Работа над ошибками - Колочкова Вера Александровна

– Да ни с кого я ничего не списала!

– Не ври. Ты мне сама говорила, что в основу сюжета твоей книжки история той девушки положена, которая вместе с тобой работает. И потом, про Катьку, мою сестрицу, ты тоже что-то такое писала… Ты бы хоть у нее разрешения спросила, она ж тебе родственница все-таки!

– Да она и не догадается, ума не хватит… – тихо произнесла Наташа и тут же прикусила язык, осторожно глянув на Сашу.

Конечно, в чем-то он был прав. Может, действительно тайное удовольствие слаще, чем явное. Кто бы спорил? Хотя у всякого свой вкус: кому соленое подавай, кому сладкое… Неужели было бы лучше, если бы она принялась хвастаться своей первой книжкой направо и налево? А так… Все вышло действительно… вкусно, сладко и немного щекотно. Получив первые законные десять экземпляров из тиража, ходила и раздавала всем так, будто бы между прочим – почитать хотите? Говорят, хорошая вещица… Я читала, мне понравилось… И Катьке почитать тоже дала, Сашиной сестре. Потом слушала ее изумленные восторженные отзывы, распиралась изнутри гордостью и, черт возьми, действительно сладкое удовольствие испытывала. Как Саша говорит, кайф. Неужели… Неужели оттого, что над Катькой тогда вверх взяла? Оттого, что сладкое тайное знание поднялось над глупым Катькиным недоумением? Ой, да ну… Да тьфу на вас на всех! Не хватало ей еще в глупейшем самоанализе погрязнуть! Обойдется Катька, дура инфантильная. И без того от нее одни неприятности, еще и разрешение у нее спрашивать…

– Ну да… Конечно, Катька никогда не догадается. Ей такое и в голову не придет, – соглашаясь, тихо проговорил Саша. И, подумав, добавил, вскинув на нее насмешливые ярко-голубые глаза: – Ворованное, оно ведь всегда вкуснее, правда, Натка?

Она ничего ему не ответила. Только посмотрела в глаза долгим обиженным взглядом, изо всех сил стараясь погасить идущую навстречу Сашину насмешливость. И на языке уже вертелось готовое обвинение – завидуешь… Ты просто мне тупо завидуешь, дорогой муж, и сам того не понимаешь! Вот и придираешься к ерунде. Псевдоним ему не понравился, видите ли!

Будто почуяв ее раздражение, Саша помрачнел, двинул желваками, опустил глаза в пустой бокал. А она все смотрела, концентрируя невысказанное вслух в обиженном молчании. Что она идиотка, вслух свои обвинения произносить? Она не идиотка, она умная. Можно даже сказать – мудрая. Он же не виноват, что его Господь талантами обделил! Поэтому ей надо беречь достоинство любимого мужчины. Тем более такого любимого мужчину нынче днем с огнем не сыскать. Подтянутый, красавец, обаяшка, чистюля, всегда свеж, как антоновское яблоко, и улыбчив, как вышколенный американский клерк. А впрочем, он клерк и есть, только нашего, русского, свежекапиталистического разлива – начальник аналитического отдела банка «Богатая казна». Мистер безупречность. А это уже немало для любого мужчины, пусть и бесталанного. У бесталанности, между прочим, свое собственное достоинство имеется, выраженное в презрении ко всему неупорядоченному и легкомысленно-творческому. Даже на Сашином красивом и высоком лбу это большими буквами написано: я, мол, ничего такого творческого не умею, да мне и не надо…

– Чего молчишь? Обиделась? – тихо переспросил Саша, поднимая на нее настороженные глаза.

– Нет, Саш. Нисколько. Просто мы с тобой… разные. Нет, не до такой степени, чтоб уж совсем друг от друга отталкиваться, нет! Просто жизнь воспринимаем по-разному. Я – немного играючи, а ты – как таблетку плацебо, все на веру, все обращаешь в правильность. Как в том анекдоте, помнишь, про Стокгольм? Ну… Ворвался в трамвай сумасшедший, приставил дуло автомата к виску водителя и орет в салон: «Всем сидеть, это угон! Трамвай следует в Стокгольм!» А водитель преспокойно в микрофон говорит: «Остановка «Комсомольская», следующая – «Стокгольм».

– Хм… И что?

– Да ничего. Ты просто похож на этого водителя. Если надо, ты действительно поверишь, что следующая – Стокгольм. Потому что тебе так удобно жить. А я так не могу. Мне неинтересно. Мне надо присочинить, приврать, придумать, а иногда и подворовать, как ты говоришь… Мне надо свой собственный Стокгольм навертеть, понимаешь? Хотя я тоже знаю, что следующая остановка трамвая называется «Студенческая»… И не придирайся ко мне, пожалуйста!

– О, боже мой! Да с чего ты взяла, что я к тебе придираюсь?

– Придираешься! Взял и праздник испортил!

Видимо, последние фразы были произнесены совсем уж на опасно повышенных тонах, потому как в дверях кухни тут же нарисовалось сердитое Тонечкино личико со сведенными к переносью бровками.