Парадокс Гретхен - Колочкова Вера Александровна

А потом еще целых две недели Жанна ей не звонила. Продляла себе удовольствие. Знала ведь прекрасно, как она переживает… А Ася, в свою очередь, на Свете досаду срывала: плакала, капризничала по любому поводу, закатывала дочери истерики из-за оставленной в мойке невымытой тарелки, брошенных небрежно на спинку стула впопыхах стянутых джинсов, тройки по английскому, позднего возвращения, громкого смеха, слоновьего утреннего топота – да мало ли можно причин найти для своего недовольства… Ася и на Пашку бросалась бы точно так же, наверное, да только дома его не было практически. Пропадал где-то Пашка целыми днями и вечерами: утром уходил – она еще спала, ночью приходил – она уже спала. Вот же поганец… Сам эту историю с протестом своим дурацким затеял и с поля боя смылся. Это вместо благодарности, что ли, что его в люди хотят вывести? А ей как теперь одной все это расхлебывать прикажете? Что за дети ей достались – просто безжалостные роботы какие-то…

К концу второй недели Ася не выдержала и Жанночке позвонила сама – спросила робко, собираться ли ей с ними на дачу в выходные, на что Жанночка ответила равнодушно, что Левушкиных планов она не знает, а когда будет в курсе, то Асе непременно позвонит. Но так и не позвонила. И на дачу с собой не позвала. И проснулась Ася в субботу в ужасном настроении, с сильной головной болью. Пришла в ванную растрепанная и заспанная: под глазами круги, лицо серое, взгляд загнанный, как у той лошади, которую за эту загнанность пристреливают… А умывшись и выйдя на кухню, увидела вдруг, какое кругом царит запустение: и окно давно не мыто, и плита, хоть и чистая относительно, а свежестью не сверкает, и посуда будто пленкой неприятной покрылась – чашку в руки взять противно. Совсем она дом забросила. Непорядок. Пора рукава закатывать и за дело браться. И вообще, говорят, что домашняя уборка – лучшее средство от тоски да переживаний всяческих. А генеральная уборка, выходит, и вообще в этом случае панацея? Что ж, попробуем…

Она наскоро позавтракала и переоделась в старенький Светкин спортивный костюмчик, состоящий из тугой маечки и смешных высоких шортиков, а потом еще и нахихикалась вдоволь перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон и потешаясь над собственным девчачьим легкомысленным видом. И взялась с воодушевлением за уборку. Вообще, Ася свой дом всегда любила. Ей очень нравилось, чтобы кругом было чисто, светло и уютно. Не обязательно, чтобы богато да роскошно, а именно – чтоб уютно. И начинать уборку нужно всегда с мытья окон. Потому что дневной свет, струящийся в комнату сквозь чистое, до блеска отмытое окно с выстиранным только что ажурным тюлем, кажется другим совсем, будто через чистоту эту преломленным и для жизни домашней более пригодным. А если еще в переливах этого света и пыль столбом не стоит, так и вообще красота…

С уборкой Ася провозилась до самого вечера – осталось только в Пашкиной комнате порядок навести. Устало опустившись на крутящийся стул перед письменным столом, она глянула на царящий на нем творческий беспорядок и задумалась. Ох, как руки чешутся на Пашкином столе прибрать, да нельзя! Нельзя – не ее территория. Права на вторжение не имеет. Мама в свое время раз и навсегда отучила ее от этой пагубной привычки, на своем родительском примере, так сказать. Но с другой стороны – Ася же не собирается любопытствовать, она только этот беспорядок от пыли избавить хочет… Подумав, Ася решилась – потом прощения попросит, если что. И начала разбирать, раскладывать лежащий ворох по своему разумению: тетрадки – в одну стопочку, исписанные торопливой Пашкиной рукой листочки – в другую, четкие принтерские распечатки – в третью. В то, что написано на бумажках, она совершенно честно старалась не заглядывать, просто раскладывала и раскладывала их по стопочкам автоматически, пока очередная бумажка, задержавшись у нее в руке, не привлекла ее внимание какой-то странностью. Что-то было не так с этим листком. Как будто что-то лишнее. А вглядевшись, Ася вдруг поняла – печать! Синий чернильный кружочек печати, какой обычно шлепают на место подписи руководителя в официальных бумагах. У нее даже пальцы, держащие этот листочек, похолодели вмиг. А когда она прочитала ужасный текст, и внутри тоже все похолодело и оборвалось больно и томительно. И взгляд будто застрял, запутался в буквах противной и страшной, как высунутое жало змеи, строке: «…студента третьего курса Макарова Павла Павловича… отчислить… основание – собственное желание…»

Ужас разом сковал ее всю. Оторвав таки взгляд от проклятой строчки, Ася быстро и торопливо-брезгливо отбросила листочек, будто и в самом деле держала в руках змею. И руки сразу затряслись, стали совсем ледяными, и голова закружилась от паники, и даже дыхание перехватило, будто кто-то невидимый накинул сзади на шею удавку. Соскочив со стула, лязгнувшего недовольно всеми крутящимися приспособлениями, Ася тихо выплыла из Пашкиной комнаты, села в гостиной на диван, держа спину пряменько, как школьница, уставилась невидящим взглядом в чисто отмытое, без единой пылинки комнатное пространство. А в голове в это время билась и билась, как птица, и никак не могла найти себе нужного направления панически-болезненная мысль – надо срочно что-то делать. Немедленно. Сейчас. Срочно надо срываться и бежать, бежать куда-то и действовать, и нельзя вот так сидеть, надо быстро, оперативно быстро что-то делать, что-то предпринимать… Только – что? Звонить Левушке? Звонить в деканат? Или что-то еще? Позвонить Павлику? Ну да, конечно же, Павлику…

Соскочив упругой пружиной с дивана, Ася бросилась в свою комнату и, схватив с тумбочки мобильник и не попадая трясущимися пальцами в нужные кнопки, отыскала в памяти Пашкин номер.

– Да, мам, говори быстрее, что у тебя! Батарея сейчас сядет! – услышала Ася звонкий и веселый Пашкин голос. И снова горло перехватило от этой его беззаботной веселости, и даже слов нужных сразу не нашлось – ничего себе, хорошее настроение у него… Да еще раздражающим фоном слышны были в трубке другие такие же звонкие смеющиеся голоса, и звуки музыки в отдалении…

– Паша, я видела приказ об отчислении тебя из института! По собственному желанию! Что это, Паша? Объясни мне, пожалуйста!

Ася и сама не узнала своего голоса. Он был противным, яростно-скрипучим и одновременно будто равнодушным – звучал, как деревянная колотушка: бух-бух, бух-бух, бух-бух… Или это сердце у нее так стучало, не поймешь…

– Ну что ж, и хорошо, что видела… – тяжело выдохнул в трубку Пашка. – Потом поговорим, мам. Дома сядем спокойно, и я все, все тебе объясню…

– Нет, сейчас! – вдруг визгливо закричала в трубку Ася и сразу заплакала. – Сейчас, Паша, сейчас! Немедленно, ты слышишь, немедленно давай домой! Иначе я умру, умру…

– Ой, мам, успокойся, ради бога! Ну не надо, а? Ну, прошу тебя…

– Паша, домой! Приезжай прямо сейчас домой! Ты понял? Домой! – повторяла однообразно и истерически сквозь слезы Ася. – Я тебя жду прямо сейчас дома! Давай домой, Паша!

– Хорошо, мам. Я приеду сейчас. Только не плачь так, прошу тебя…

Отбросив в сторону телефон, она начала ходить маятно от стены к стене по гостиной, заложив холодные и влажные ладони под мышки и бормоча себе под нос что-то вроде «так-так-так», и «надо успокоиться», и «надо что-то делать». Потом снова искала глазами телефон, подходила к нему, брала в руки и долго, сосредоточенно его разглядывала, морща при этом лоб, потом снова бросала и снова отчаянно ходила по комнате, пока в замке не заскрежетал, быстро проворачиваясь, Пашкин ключ.

– Паша! Пашенька! Ну как же так? Что это? Как это? Я ничего, абсолютно ничего не понимаю… – бросилась Ася в прихожую и со страдальческим ожиданием уставилась на сына, медленно и будто обреченно стягивающего с себя куртку. – Может, это ошибка какая, Паш? Там приказ…

– Нет, мам, не ошибка. Я сам так решил. Не буду я там учиться.

– Да почему, почему?!..

– Потому что я никогда не буду заниматься ни финансовым правом, ни банковским делом, ни фондовым рынком. Не мое это все. Противно, понимаешь? Ну пожалей ты меня, мам! Между прочим, у меня от троекратно произнесенного словосочетания «фьючерсная сделка» вообще понос начинается…

– Замолчи! Замолчи немедленно! Не до шуток мне твоих сейчас! Да как ты посмел вообще… Дядя Лева за тебя заплатил, а ты… Да у тебя же диплом практически в кармане был! Нет-нет, и не думай даже! Сейчас мы ему позвоним, и он сходит в деканат и все уладит… Хотя… Ну господи, как, как я теперь буду его об этом просить? Ты же совершенно по-свински даже на день рождения к Жанночке не пошел…

– Не надо никуда звонить, мам. Успокойся, прошу тебя. Смотри, тебя трясет всю! Давай решим так: я сам знаю, что делаю…

– Ты? Знаешь? А что, что ты такое делаешь, скажи?! Как ты жить собираешься без образования? Да ты завтра же в армию загремишь, господи! Ты этого хочешь?

– Нет, не хочу. Но, если надо будет, меня это не пугает. Не я первый, не я последний. Раньше уйду, раньше приду.