Парадокс Гретхен - Колочкова Вера Александровна

– Все, мамочка… Успокойся, мамочка… Ты же у нас умница. Ну что делать, раз так получилось. Со временем и ты все поймешь, и нас поймешь… И в самом деле так нельзя жить, мамочка… Нельзя ждать, когда тебя доедят до конца. Нельзя, нельзя, нельзя…

На день рождения к Жанне Ася все-таки пошла. А куда было деваться? Вошла в красивый ухоженный подъезд их богатого дома, начала медленно и обреченно подниматься по лестничным ступенькам, словно на Голгофу какую. И в самом деле, почему у Жанночки других подруг нет? Пашка-то правильно подметил. И друзей тоже никаких нет… Они, Жанна и Левушка Соколовы, всегда только с ними, с Асей и Павликом Макаровыми, дружили. Все были очень близки друг другу: их отношения были похожи на взаимоотношения близких родственников, с которыми вот так, за здорово живешь, и не раздружишься, если даже очень и очень этого захочешь. По крайней мере, ни одного выходного дня они не проводили врозь. Левушка даже однажды пошутил, что Светке с Пашкой надо бы двойную фамилию дать: Соколовы-Макаровы… Однако вот в чем был парадокс: к Павлику, Асиному мужу, да и к ней, Асе, на день рождения в квартиру столько народу всегда набивалось – не продохнуть просто, а к Жанне с Левушкой приходили только Ася с Пашей со своими детьми. Странно…

Правда, потом Асины подруги все подевались куда-то. Жанночка их терпеть не могла. Умела она у всех без исключения находить какой-нибудь изъян и высмеивать его так зло и выпукло, что изъян этот начинал казаться совсем уж чудовищным и для женской дружбы абсолютно неприемлемым. Асе даже, бывало, приятно было, что Жанночка ее так ревнует…

Поднявшись наконец на третий этаж, Ася освободила от противной хрустящей обертки букет хризантем и слегка его встряхнула. Цветы дрогнули своими нежными лепестками и будто ожили, слегка встрепенувшись тяжелыми пушистыми головками – красота, умереть можно. Ася любила хризантемы. Не те, что похожи на бледные маленькие ромашки, растущие на одном только стебле, а настоящие – большие и роскошные тяжелые шары кремового цвета. Эти цветы ей даже казались съедобными, будто имели сладкий вкус, похожий на взбитые сливки, – так и хотелось на язык попробовать. Она всегда дарила Жанночке хризантемы на день рождения…

Выставив перед собой букет, Ася вздохнула и нажала на кнопку звонка. Что ж, будь что будет. Дверь тут же открылась, явив ей улыбающуюся во все свое полное цветущее лицо Жанночку.

– Господи, ну наконец-то! Как вы долго едете, ей-богу! Там Левушка уже изнылся весь, так ему выпить хочется! – оживленно воскликнула Жанночка, быстро выхватила у Аси из рук цветы и, продолжая радостно улыбаться, тут же выглянула из-за ее плеча на лестничную площадку, нетерпеливо спросив:

– А где?.. Где это ты, Аська, наших любимых деток потеряла? Спрятались, что ли? Ну-ка, ну-ка, я посмотрю…

Высунув язык и игриво-озорно подмигнув Асе, она заглянула в лестничный пролет, нелепо согнувшись полным станом, затем медленно повернула к Асе удивленно-разгневанное лицо…

Ася никогда не могла определить для себя, красива ее подруга или нет. Все черты ее лица были правильными, но каждая черточка при этом жила как бы сама по себе, не желая гармонично сочетаться с другими. Вот, казалось бы, например, пухлым и чувственным губам Жанночки должны соответствовать мягкие, добрые и выразительные глаза – да не тут-то было. Глаза у Жанны были колкими и острыми, как бритвы, и не наблюдалось в них отродясь никакой теплоты и мягкости. А тем более – доброты. Все наблюдалось: едкая ирония, любопытство, вожделение, удивленное презрение, а вот доброта – никогда. Даже цвет кожи не желал сочетаться со смоляным цветом вздымающихся короткой прической-ежиком жестких тугих волос – он был не смуглым, как ожидалось бы у жгучей брюнетки, а нежно-розовым и слегка румяным, словно у грудного младенца. Впрочем, цвет кожи Жанночка легко могла изменить и в салоне красоты: свою здоровую, свеже-цветущую внешность она охраняла-берегла очень тщательно и всегда ею гордилась, как необыкновенным человеческим достоинством. И все же красавицей ее трудно было назвать. Ася и сама не знала почему. Все-таки красота женская – это что-то другое. Она, как теплый ручеек, из маленькой, неизвестно где расположенной изюминки берет свое начало и расширяется потом, наполняя содержимое этой изюминки, придавая внешности женщины особенное изящество, индивидуальность и неповторимое обаяние. А Жанну, похоже, этой необходимой изюминкой природа обделила…

– Аська, а дети-то где? – тихо и возмущенно спросила Жанна и внимательно взглянула в испуганные Асины глаза. Видимо, что-то важное для себя в них прочитав, Жанна дернула в следующий миг плечом и быстро прошла мимо Аси в распахнутую дверь квартиры, на ходу бросив ей нетерпеливо, обиженно и властно:

– Ну, заходи, что ж теперь…

В прихожей Жанна, не остановившись, небрежно бросила хризантемы на низкую тумбочку для обуви и быстро прошла в комнату. И цветы, пока Ася торопливо стаскивала с ног ботинки, снимала мокрую от дождя куртку, все покачивали грустно свесившимися с тумбочки лохматыми кремовыми головками, словно упрекая: «Ну, и зачем ты нас сюда притащила? Шла, любовалась нами всю дорогу и деньги свои последние потратила, а зачем? И нам теперь плохо, и тебе плохо…»

Такого грустного дня рождения у Жанночки еще не было. Вернее, такого напряженного. Пустые приборы, поставленные на столе для Павлика и Светы, все время назойливо лезли в глаза, пока Жанна не унесла их прочь перед подачей горячего блюда. Стол же, как и всегда, впрочем, был необычайно изыскан: кулинарная романтика была особым, трогательно обоюдным увлечением Жанны и Левушки. Оба они с каким-то болезненным сладострастным интересом всюду вызнавали-вычитывали необыкновенные рецепты разных блюд и с таким же сладострастием священнодействовали потом на кухне, воспроизводя их на свет. Ася всегда про себя удивлялась: неужели можно с таким пылом, с горящими глазами отдаваться обыкновенному процессу принятия пищи? Ну, вкусно, ну и что дальше? Плотское всего лишь удовольствие – съел и забыл. И вообще, зачем, скажите, смешивать в одной жаровне говяжий язык, грецкие орехи и апельсины, если каждый ингредиент сам по себе гораздо вкуснее и полезнее? Сама Ася к еде относилась довольно-таки равнодушно, иногда даже вспомнить не могла, обедала она в течение дня или нет. А особенно ее удивляло то, как трогательно Жанночка с Левушкой предлагали гостям новое и необыкновенное блюдо-изобретение, произнося при этом с чувственным придыханием гурманов: «А сейчас вот это попробуйте…» А потом с нетерпением смотрели, как гость жует, как проглатывает, как внимательно к своему желудку прислушивается и, замерев, ждали его реакции… Ну вот попробуй не похвали их еду после этого! И не захочешь, а похвалишь. И не просто похвалишь, а изойдешь на ожидаемые хозяевами восторги. Но и восторги эти опять же должны не просто хвалебной одой всему этому гастрономическому празднику звучать, а этаким возвеличивающим панегириком: если б не вы, уважаемые Жанна с Левушкой, то нам и в жизни бы своей разнесчастной не удалось попробовать таких вот благородных пищевых изысков… Ася с мужем даже слегка подсмеивались, бывало, раньше над друзьями своими. Особенно Павлик очень удачно мог превратить все это в настоящий шутливый балаган, и Жанна с Левушкой могли весело посмеяться над собой…

Чтобы разрядить невыносимое безмолвное напряжение, сгустившееся за столом, Ася старалась вовсю: чуть ли не подпрыгивала на своем стуле, выражая таким образом майский день да именины сердца от необыкновенности и изысканности хозяйских блюд, и глаза закатывала к потолку, и восторженно мычала, и стонала, и болтала не переставая, и другими всяческими способами пыталась вернуть себе расположение именинницы. Только, видно, плохо это у Аси получалось. Жанна сидела за столом с презрительно-оскорбленным лицом и даже не смотрела в ее сторону – будто терпела с трудом чужое здесь присутствие. И Лева молчал. Обиделись. Испортила им Ася праздник. Как будто она сама по себе им и не подруга вовсе. Конечно, с Павликом и Светой веселее, кто ж спорит-то? Будь дети здесь, хозяева не сидели бы сейчас с такими постными, недовольными физиономиями, а устроили бы уже давно развеселые песни с танцами. Левушка бы дурачился да ерничал вовсю перед Светкой, изображая галантного, а главное – молодого кавалера, а Жанночка лезла бы с пьяными объятиями к Павлику, раскиселившись от его грустно-романтических песенок. А Асе пришлось бы мыть посуду на кухне…

Без всех этих развлекательных удовольствий застолье закончилось очень быстро. Ася, как всегда, вызвалась было помыть посуду, но Жанночка даже и этого ей не позволила, только взглянула на нее льдисто-холодно и промолчала. Паузу выдержала. Тяжелую такую паузу, похожую на огромную черную глыбу. А из Аси от страха перед этой паузой все лезла и лезла напускная суетливая веселость, будто дергал ее кто изнутри, как свинью на веревочке. И даже когда на свободу, на улицу то есть вышла, долго еще изнутри колотило ее всю от этого напряжения – ну не могла она, физически просто не могла выносить, когда Жанночка на нее сердится-обижается. И молчит. И с садистским удовольствием паузу эту невыносимо тяжелую держит…