Ангел Габриеля - Робертс Нора

А вы стали бы торговать своей красотой?

Почему бы и нет! Но ведь торговать — не зарабатывать, так что это не считается. Вы мне ответите на один вопрос?

Вероятно. — Он вынул тряпку из заднего кармана и вытер руки.

Чем вы больше гордитесь, вашей внешностью или вашим творчеством?

Гейб отбросил тряпку. Странно, что она, такая печальная, такая серьезная, все же вызывала в нем смех.

—Никто никогда не считал меня красивым, так что и говорить не о чем! — Он принялся поворачивать мольберт. Когда она начала подниматься, он знаком велел ей сесть. — Нет, сидите спокойно. Посмотрите с вашего места и скажите ваше мнение.

Лора села и принялась рассматривать портрет. Это был всего лишь набросок, менее подробный, чем многие другие его работы. Ее лицо и тело, ее правая рука, легко лежащая на левом плече. Ему почему-то казалось, что этой позой она осторожно, с опаской, от кого-то защищается.

Лора поняла, что Гейб был прав, предложив ей рубашку. В ней она выглядела более женственной, чем в кружевах и шелке. Длинные распущенные волосы падали тяжелыми локонами на плечи. Она не ожидала найти в своем лице какие-либо сюрпризы, но, поняв его замысел, неловко поежилась в кресле.

Я не так печальна, как вы меня изобразили.

Я уже предупредил вас, что менять ничего не буду.

Вы вольны писать так, как вам нравится. Я просто говорю вам, что вы меня неправильно поняли.

Раздражение в ее голосе забавляло его. Он снова развернул мольберт, но не потрудился посмотреть на свою работу.

А я так не думаю.

Вряд ли меня можно назвать трагичной.

Трагичной? — Он развернулся на каблуках, разглядывая ее. — В женщине, изображенной на картине, нет ничего трагичного! Скорее она отважна.

Лора улыбнулась и встала с кресла.

Я и не отважна, но это ваша картина!

На этом и порешим!

Гейб!

Она протянула руку. Повинуясь ее взволнованному голосу, он подскочил и схватил ее за руку.

Что с вами?

Посмотрите туда, посмотрите! — Она повернулась, выдернула руку и указала в окно.

Нет, с ней все в порядке, понял Гейб. От пережитого испуга ему хотелось задушить ее. Это просто возбуждение! Меньше чем в двух ярдах от окна он увидел одинокого оленя. Он стоял глубоко в снегу, подняв голову и вдыхая воздух. Высокомерно, без всякого страха он смотрел сквозь стекло.

—Ах, он великолепен! Я никогда не видела такого большого оленя и так близко!

Ему было просто разделить ее восторг. Лань, лиса, сокол, круживший над головой... все они помогали ему справиться с горем.

Несколько недель назад я вышел к ручейку примерно в миле отсюда. Увидел целое семейство. Было полное безветрие, и мне удалось сделать несколько набросков прежде, чем самка заметила меня.

Весь этот мирок принадлежит ему! Вы можете это представить? Многие акры! Он, должно быть, это знает, и ему это нравится, иначе он бы не был так уверен в себе. — Она снова засмеялась и прижала свободную руку к обледеневшему стеклу. — Знаете, похоже, он смотрит на нас, как на зверушек, выставленных в зоопарке!

Олень уткнулся носом в снег, может быть, выискивая под ним траву, а может быть, учуяв запах другого животного. Он двигался медленно, уверенный в своем одиночестве. А с деревьев на него падали снежинки.

Вдруг он резко поднял голову, пронзив воздух высокой короной рогов, поскакал по снегу и исчез в лесу.

Лора, засмеявшись, повернулась от окна и мгновенно обо всем забыла.

Она не осознавала, что они с Гейбом стоят так близко друг от друга!

Он тоже не осознавал. Они по-прежнему держались за руки. За окном сверкало солнце, теряя силу по мере того, как день клонился к вечеру. А домик, как и лес за его стенами, пребывал в абсолютной тишине.

Наконец, он прикоснулся к ней. Он не собирался делать этого, но в тот момент, когда его пальцы скользнули по ее щеке, понял, что должен это сделать.

Лора не отшатнулась. Вероятно, если бы она отшатнулась или просто отдвинулась от него, он бы это принял. Сейчас Гейб был почти уверен, что он бы это принял.

Но она не отодвинулась.

Он чувствовал, как ее рука нервно дрожит в его руке. Он тоже испытывал нервное возбуждение: это было для него новым испытанием. Как он посмел приблизиться к ней, твердо зная, что этого делать нельзя? Почему он не смог сопротивляться соблазну, хотя умом понимал, что поступает неправильно?

Чуткими пальцами художника он ощущал ее кожу. Настоящую. Он чувствовал не портрет, а живую женщину. Что бы ни случилось в ее жизни, что бы ни сделало ее той, кем она стала, это было вчера.