Золотой мираж - Майкл Джудит

И затем зазвучало что-то громкое, все громче и громче, медленное дребезжание с долгими паузами, и голос Ханны сказал: «Это ты, Эмма, это ты, дышишь, дыши, Эмма, продолжай, не останавливайся». Перед глазами закружились красные, желтые и голубые пятна, такие яркие, что резали, а затем они пропали и снова наступила темнота, и она ощутила, как все глубже и глубже проваливается в холод, и подумала, я ничего не могу сделать, ничего, извини, мама, извини, Ханна, я не могу продолжать, не могу, не могу, а потом увидела глаза матери и услышала ее голос, и мама сказала: «Любовь».

— Номер десять-двадцать один, — сказал клерк. Он с любопытством поглядел на Клер и Алекса, красивую пару, респектабельных, шикарных, и их подругу, стоявшую чуть-чуть в стороне, симпатичную, не красавицу, но настоящую леди. И они пришли за ребенком, который упился до отупления. Он дал им ключ, — коридорный отвел ее наверх.

— Почему? — спросил Алекс.

— Она была не в лучшей форме. Она много выпила.

— Она не пьет, — сказала Клер и они втроем побежали через фойе к лифту и протолкались через остальных, которые ждали. — Она почти не пьет, ей никогда это не нравилось.

— Она выпивала немного, с Бриксом, — сказала Джина. — И она принимала «Хальсион».

— Что? — Алекс повернулся к ней. — Как давно ты это знаешь?

— Сегодня узнала, — сказала Джина, защищаясь. — Она принимает его как снотворное. Она плохо спит.

— Она говорила мне об этом, — сказала Клер. — Но никогда не упоминала…

Двери лифта открылись на десятом этаже. Клер впереди всех помчалась по коридору к «1021» и автоматически дернула за ручку двери.

— Позволь, — сказал Алекс. Он постучал раз, громко, а затем отпер дверь. В комнате было темно и тихо, и единственным звуком был ужасный, медленный скрип. Джина нашла выключатель и зажглась напольная лампа рядом с кроватью, осветив бледным конусом света Эмму.

Она лежала в центре кровати, укрытая до подбородка, бледная, с бескровным лицом. Скрип исходил из ее открытого рта — долгие мучительные вдохи перемежались с мертвой тишиной. Клер с криком бросилась на кровать, и обхватила Эмму, одеяло и подушку руками.

— Эмма, мы здесь. Эмма, Эмма, мы здесь, мы любим тебя, пожалуйста, открой глаза, пожалуйста, Эмма, о Боже, Эмма, пожалуйста, пожалуйста, мы тебя любим…

Джина села по другую сторону от Эммы. Она нашла под одеялом ее руку и стала растирать: какая она холодная. Боже мой, какая она холодная.

Алекс бросился к телефону:

— Нам нужна скорая. У нас очень больная девушка в десять-двадцать один. Немедленно! — Повесив трубку, он заметил пузырек между лампой и радиоприемником. Он взял его. Пузырек был выписан на имя Эммы, на нем была этикетка «Хальсион», и он был пуст.

— Эмма, — молила Клер, — ты должна меня услышать. Открой глаза или просто кивни… Пожалуйста, Эмма, пожалуйста, очнись.

— Может быть, если ее похлопать по щекам… — сказала Джина.

— Я не могу, — произнесла Клер, прижимаясь к лицу дочери. — Я не могу.

Алекс склонился над кроватью:

— Не думаю, что это поможет.

Скорой помощи потребовалось на дорогу всего несколько минут, и потом фельдшеры занялись девушкой, не обращая внимания на Клер, Алекса и Джину.

— Вам следует взять вот это, — сказал Алекс одному из них, показывая пустой пузырек. — Если узнать, что она приняла…

— Верно, — сказал фельдшер. — Спасибо. Эти чертовы ребята, — пробормотал он себе под нос.

— Я поеду с Эммой, — сказала Клер и пошла рядом с носилками, сжимая безжизненную руку дочери. Врач с другой стороны нес на весу бутыль, от которой тянулась трубочка к вене на тыльной стороне другой руки Эммы; кислородная маска закрывала ее рот и нос.

— Какая больница? — спросила Джина у врача.

— Рузвельта. — Он регулировал протекание из бутылочки в вену.

— Мы встретимся там, — сказал Алекс Клер. Он поцеловал ее в лоб и крепко обнял за плечи, и держал, пока они спускались на заднем лифте и шли по пустому коридору к черному входу. Потом он сжал ее ненадолго еще крепче: — Здесь так много любви, и если она подействует…

Клер кивнула:

— Я знаю. Я знаю, что это так. Спасибо тебе.

Она плакала. Потом она тронула Алекса за руку и зашагала сбоку от Эммы, пытаясь удерживать ее голову от тряски, и выйдя через заднюю дверь, во двор, они сели в машину скорой помощи.

Ровно в семь утра Брикс набрал номер телефона Эмминой комнаты. Он подождал дюжину гудков, а потом, уже тревожным и взволнованным голосом, сказал, позвонив вниз: