Поцелуй, чтобы вспомнить - Медейрос Тереза

Шлепком по заду он послал котенка к изножью кровати, а затем сел и свесил ноги с постели. Волна головокружения захлестнула его, комната закружилась у него перед глазами. Он схватился за пульсирующий лоб. Боль была бы куда меньше, если бы пушечное ядро начисто снесло ему голову.

Когда боль стала утихать, он осторожно оглядел спальню. По общему впечатлению, здесь веяло увядшим аристократизмом — потрепанным, но вполне приветливым. Стены были обиты не шелком, а обоями бледно-розового цвета, который, как он подозревал, когда-то был просто розовым. Большую часть деревянного пола покрывал истертый ковер. Вся мебель состояла из кресла, высокого комода красного дерева с ящиками, туалетного столика, умывальника, на котором стояли фарфоровая чаша и кувшин, и какой-то стол, вероятно, оставшийся после замены мебели в гостиной. Даже свежий слой воска, любовно нанесенного на него, не мог скрыть тот факт, что основная часть цвета уже стерлась от времени и многочисленных полировок.

Глубоко вдохнув апельсиновый аромат, витавший в воздухе, он почувствовал новую волну головокружения. Он закрыл глаза и подождал, пока она пройдет. Он не мог винить Лауру во лжи только в одном — он знал это место. Он знал рифленые бело-золотые столбики, подпиравшие балдахин и разбитое каменное основание камина. Он знал тени, собравшиеся под угловыми фронтонами, и лучи утреннего солнца, проникавшие через стекла высоких окон. В этом было нечто очень правильное, и он не мог этого отрицать. Все в этой комнате выглядело знакомым.

Все, кроме него самого.

Он медленно встал и убедился, что одеялу на талии не грозит соскользнуть на пол. Туалетный столик с парчовым табуретом и овальным зеркалом казался очень далеким, чуть ли не в ста лигах, и ему не хотелось, чтобы его застали врасплох неожиданные гости. Каждый шаг отдавался в его голове мгновенной вспышкой головной боли. К тому времени, когда он добрался до стола и с облегчением опустился на табурет, его руки дрожали, а кожа была липкой от пота.

Он ухватился за край стола, дожидаясь, пока пройдет дрожь. Он еще не был готов посмотреть на себя в зеркало и поэтому стал изучать поверхность туалетного столика. От него оставалось впечатление очаровательного беспорядка, казалось, что леди только что закончила свой туалет и в любой момент может войти в комнату. Упаковка булавок лежит открытой, их жемчужные головки присыпаны тонким слоем рисового порошка. На серебряной щетке для волос застряло несколько нитей рыжих волос с вкраплением седины. Он приподнял пробку флакончика с духами. Опьяняющий апельсиновый аромат наполнил его невыразимым чувством потери.

Из лакированной шкатулки свисал золотой медальон, инкрустированный перламутром. Он взял его в руки и повозился с тонкой застежкой. Внутри изящного овала лежал локон тоненьких белокурых волос ребенка. Он подумал, что кто-то бережно хранил и лелеял этот образец невинности. Защелкнув медальон, он уронил его обратно в шкатулку.

Он не мог вечно избегать человека в зеркале. Сделав глубокий вдох, он подался вперед, в отчаянной надежде на проблеск узнавания.

Из зеркала на него смотрел незнакомый мужчина.

Ему захотелось отпрянуть, но он не смог. Он был слишком зачарован сатиром с осторожными глазами и всклокоченными волосами, который жил по ту сторону зеркала. Он обладал лицом, которое общество могло бы назвать неотразимо привлекательным, если бы не осуждало намек на высокомерие его бровей или сардонические складки у рта. Это было лицо человека, привыкшего получать все, что он хочет, человека, который мог бы править миром не с помощью добродетели или характера, а одними чертами лица. Ему пришлось признать, что это лицо было запоминающимся и неотразимым.

Вот только он не был уверен, что хочет его иметь.

Что бы там ни утверждала Лаура, оно явно не было лицом мужчины, который неукоснительно соблюдает приличия в отношении своей невесты.

— Привет, — сказал он человеку в зеркале. — Меня зовут Николас. Николас … Рэдклиф. — Он нахмурился. Имя казалось странным и трудно сходило с языка, словно было иностранным. — Я мистер Николас Рэдклиф, — с силой повторил он, — а моя невеста мисс Лаура Фарли.

Вот. Это казалось более естественным. Ее имя сходило с языка как хорошо знакомая песня.

Он провел рукой по золотистой щетине, покрывающей его щеки. О чем же, спрашивается, думали эти тугодумы-слуги, когда отдали ее, невинную девочку, на милость такого мужчины, как он?