В подарок – чудо! - Чепурина Мария

Ложась спать, Багрянцева призналась себе в том, что разговоры про влюбленность в нее Саши ей не так уж и противны. Что плохого? Пусть все так считают. Даже интересно.

В апреле Аня пришла в школу, нарядившись в черное с ног до головы. Только шнурок одной кроссовки был ядовито-розовый.

– Боэмунд, как это понимать? – спросила Люба.

– Называй меня Эмоция! – ответила Пархоменко. – А с рыцарством покончено. Навечно. Ибо надоело!

Люба улыбнулась:

– Удивляюсь я, Эмоция. Ну ладно, то, что ты все время увлекаешься другим – это понятно. Но вот новые наряды каждый месяц… На такие подвиги, наверно, даже и Алина не способна! Ты же разоришься!

– Скажешь тоже! Посмотри-ка повнимательней! Штаны у меня готские, рубашка – ролевая, кеды – неформальские, шнурок вот этот розовый остался с того года… Я в седьмом гламуром увлекалась. Только – тс-с-с! – надеюсь, все забыли это время.

И Эмоция склонилась над тетрадью, сделав вид, что усердно учится. Длинная нестриженая челка, словно занавес, отделила ее от соседки. Люба, отодвинув пальцем прядку, взглянула на Аню и спросила:

– А Тигрины не боишься? Вот наедет на тебя за розовый шнурок-то!

При «новой власти» всем приходилось ходить по струнке («Как Иванову после революции», – сравнивала про себя Багрянцева). Поэтому, когда на второй перемене физичка по-явилась в классе, Эмоция села за парту, и ее розовый шнурок стал незаметен.

На следующий день во дворе школы остановился странный автобус, и всем старшим классам велели пройти какую-то «флюорографию». Знающие люди сообщили, что это такой рентген, будут делать снимок лёгких. В тот же день в 8-м «В» разнёсся слух о том, что на снимке будет видно, кто хоть раз курил, а делают его для того, чтоб показать родителям.

В назначенное время весь женский состав 8-го «В» (мужской шел отдельно) собрался в очереди у автобуса. Воздух уже пах весной, было прохладно, сыро, но приятно оттого, что можно ограничиться лишь курточкой. Девушки по две, по три входили внутрь передвижного кабинета.

– Ну что, все? – спросила подошедшая к автобусу Ирина Валерьевна, когда почти все уже сделали флюорографию и начали подтягиваться девятиклассницы.

– Жени с Изольдой нет, – сказала Оля.

– Найдите непременно их, – велела классная. – Без этой процедуры не возьмут в девятый класс.

Девчонки бросились искать парочку. Осмотрели туалеты, окрестности школы, столовую, даже библиотеку и музей – нигде их не было. Уже решили расходиться по домам, как вдруг Багрянцевой послышался из раздевалки голос Жени. Аня, Люба и Оля кинулись туда и среди плащей и курток, в самом темном углу нашли сидящих на полу заплаканных Жигулину и Тарасюк.

– Не говорите Тигрине, что мы здесь, пожалуйста! – взмолилась Женя.

– Меня дома убьют, если узнают, что я курю! – зарыдала Изольда.

Она шмыгала носом и терла глаза, перемазанные тушью и тенями.

Куда только девалась вся взрослость и вся смелость хулиганок?!

Придя домой, Люба никак не могла перестать смеяться. Она снова и снова вспоминала живописную картину: Женя и Изольда с визгом улепетывают от физички, вдруг зашедшей в раздевалку.

С уроков по случаю флюорографии класс сняли, так что и задания никакого не было. После обеда Люба плюхнулась перед телевизором, решив, что нужно отдохнуть от умных мыслей, счистить с уставших мозгов накопившиеся за год знания. Потыкав по кнопкам, Багрянцева остановилась на показе мод. Длинноногие модели разгуливали туда-сюда в разных нарядах, ведущие трещали о модных тенденциях, корреспонденты рассказывали подробности о личной жизни кутюрье и манекенщиц. О разводе с мужем какой-то топ-модели ведущая сообщила с таким азартом, будто в ее собственной жизни никогда не было даже самого захудалого кавалера…

Под конец был репортаж о модном доме «Жирофле».

– Я очень рада приветствовать наших русских зрителей, – говорила переводчица, в то время как смешная тетенька в большущих квадратных очках шевелила губами.

Внизу было написано: «Мадам Франсуаза Жирофле-Мулен, владелица Дома моды».

– …Я ведь сама отчасти русская, – продолжала модельер. – Мои бабушка, дед и прадед эмигрировали из России.

Люба прислушалась.

– Мой дед принадлежал к партии социалистов-революционеров, эсеров. Когда большевики пришли к власти, они стали бороться с этой партией. Я специально изучала все это! Большевики хотели арестовать моего прадеда за то, что он был капиталист, несмотря на то, что этот человек сочувствовал революционным идеям. Поняв, что к чему, дед, тоже преследуемый новой властью, разочаровался в революции. Так что они решили эмигрировать. Да-да, втроем. И приехали сюда, во Францию. Фамилия прадеда была Левкоев…

Люба подскочила на диване.

– …Левкой по-французски «жирофле». Вот они и взяли эту фамилию. Бабушка открыла ателье, она была портниха. А потом родился мой папа. Вот так…

Не досмотрев передачи, Багрянцева помчалась к компьютеру.

Сайт Дома «Жирофле» она нашла почти сразу. Имелся там и электронный адрес фирмы. Люба обложилась словарями по французскому. На составление письма ушел весь вечер и полночи.

Фотография Евлампии в шляпе была отсканирована и приложена к письму. Отправив его, Люба еще долго разглядывала на сайте наряды, предлагаемые домом в этом сезоне, – почему-то не могла оторваться. В какой-то момент она поймала себя на том, что вот-вот уподобится «трем А». Но тут же сочинила оправдание: надо же быть знакомой с творчеством родни!

Утром, едва проснувшись, Люба села за компьютер. Но ответа ей пока что не пришло. Не было его и на второй день. И на третий. На четвертый, по привычке открывая пустой ящик, Люба говорила себе: «Только не расстраиваться! Мне они, конечно, не ответят. И зачем нужна какая-то Багрянцева успешным модельерам? Нечего и ждать. Нет, только не расстраиваться!»

Через неделю она окончательно убедила себя в том, что мадам Жирофле-Мулен не только не интересуется родней, но даже вообще не существует. И разумеется, ответ пришел именно тогда, когда Люба перестала его ждать.

С удивлением и восторгом она рассматривала строчки на французском языке, в которых бестолковая машина заменила специальные значки на русские Й и Ы. Оказывается, в мире на самом деле обитали люди, для которых эта тарабарщина была обычной речью, а не странными словами из учебника! Любе показалось, что она стала свидетелем чуда. Первый в жизни диалог на иностранном был похож на колдовское заклинание – вроде произносишь ерунду, какую-то бессмыслицу, и вдруг! – тебя понимают.

К десятку черных строк на белом мониторе прилагалась фотография. На ней была новая Евлампия – постаревшая (или повзрослевшая?) на пятнадцать лет. Яркая помада на губах, пушистая прическа (словно у Любови Орловой в старых фильмах), маленькая, но очень замысловатая шляпка, напоминающая цветочную клумбу, и платье с отложным воротничком – смешное, чудесно-старомодное! Теперь на Багрянцеву смотрела взрослая женщина, умудренная жизнью, обзаведшаяся своей тайной и не спешившая ее раскрывать. Рогожин располнел и, как ни странно, сделался красивей. Он выглядел импозантным, вальяжным, довольным! А еще на снимке помещались трое мальчиков. Багрянцевой внезапно показалось, что они были немножко и ее детьми. Ведь Люба мысленно сопровождала Рогожиных во всех испытаниях. А теперь перед ней был результат многомесячных поисков.