Парадокс Гретхен - Колочкова Вера Александровна

– Ой… Погодите, Ась, не уходите… Ой, не могу, умру сейчас… – махнула она Асе рукой, указывая на кресло. – Вы посидите, я сейчас…

Отсмеявшись и утерев платочком выступившие слезы, Катерина откинулась на спинку кресла и неожиданно дружелюбно заговорила:

– Ну, слава богу, Ась! Баба как баба оказалась. А то, знаешь, раздражать ты меня начала мышиной свой покорностью, достала вконец! Противно, когда человек трясется от страха да вежливо-виноватые рожи корчит – сразу такой соблазн накатывает: так и хочется его прибить побольнее! Аж руки чешутся!

– Ну да… Как это? – переспросила Ася, продолжая удивленно таращиться на Катерину.

– А так это! Вот представь, например, такую картину: сижу я перед тобой, вся дрожащая, в спине согнутая, глазками моргаю испуганно – не бейте, мол, меня, пожалуйста… Каково тебе будет, а?

– Не знаю… Не задумывалась как-то… Да и представить такое, в общем, трудновато… А вообще, знаете, – да. Наверное, вы правы. И в самом деле – противно…

– Ну вот! Так что давай-ка мы теперь будем нормально работать. Без той истерики, конечно, что ты мне тут закатила, но и без вежливой дрожи. Ага?

– Ага…

– И давай на «ты». Не люблю «выкать» попусту!

– Да, конечно!..

– Слушай, а у тебя случилось что-то, да? Не просто же тебя вдруг так заколбасило? Ты скажи. Может, я чем-то помочь смогу?

– Да сын у меня из дома ушел… – вздохнув, тихо проговорила Ася. – Вернее, я его выгнала. Как так получилось – и сама не пойму. Дура была…

– Сама виновата, значит?

– Ага, сама. Когда я это поняла, тут меня и перекрутило всю…

– Господи, так ты найди его! Делов-то! Найди, прощения попроси, раз виновата! Не простит – ты все равно проси, не переставая! Это ведь только кажется, что родители всегда перед детьми правы. Не ты первая, не ты последняя, Ась. Многие через это трудное понимание проходят. Начинают видеть себя под рентгеном будто и сразу ужасаются. Конечно, это тяжело. Всегда же легче правым да святым себя считать. По себе знаю, проходила уже.

– Да я его найду! Обязательно найду! Прямо сегодня же! И пойду к нему, и прощения просить буду… Я ведь тоже, как ты говоришь, от собственного рентгена с ума схожу – столько дерьма во мне, оказывается, накопилось…

– Здравствуй, Коля! А это опять я… Кот дома?

Коля, как обычно, счастливо и радостно улыбался ей от порога и часто кивал головой, показывая рукой в сторону комнаты. И смущался очень. И опять захотелось Асе погладить его по голове – настолько мощный поток настоящего, чистого и искреннего добродушия исходил от этого полумужчины-полуребенка. И опять она не решилась. Будто щелкнул в сердце предохранитель: не умеешь, мол, ты еще этого, не научилась пока. И сочувствие есть, и жалость есть, а проявить их правильно ты не умеешь…

– Ну, и чего опять приперлась? – так же, как и Коля, радостно улыбнулся ей навстречу Кот. – Теперь, поди, еще и в родню набиваться будешь?

– Ага, буду, как выяснилось. Только неизвестно еще, кто кому в родню набивается! Твоя ж дочка моего парня из дома увела!

– Ну и молодец, что увела. Пусть живут, как хотят. А то свяжись с вами, с бабами-командиршами…

– Кот, а у тебя их адрес есть?

– Есть, да не про твою честь! Оставьте вы их в покое! Что за страсть такая – опекать да руководить бесконечно, ей-богу? Моя бывшая тоже без этого никак не может!

– Татьяна?..

– Ну да…

– Кот, дай мне адрес, пожалуйста! Не буду я опекать и руководить. Честное слово, не буду. Мне просто Павлика своего увидеть надо, и все.

– Зачем?

– Не знаю… Прощения попросить… Измаялась я, понимаешь? Места себе не могу найти после нашего с тобой того разговора. Ломает меня всю. Да и вообще… Зачем им по углам скитаться? Пусть у нас живут! А Маргошку твою я полюблю обязательно. Вот честное слово, клянусь тебе – полюблю, как дочь…

– Да не надо тебе ее любить. И клясться ни в чем не надо. И жить им у тебя не надо. И у Татьяны тоже. Пусть идут своей дорогой! Собственные шишки пусть набивают. Они знаешь какие дорогие да ценные, шишки-то эти! Лучше всяких ваших с Татьяной опеки да участий, вместе взятых.

– Хорошо, Кот. Пусть будет так. Пусть набивают. Но мне-то, мне теперь что делать?! Мне очень, очень надо с сыном поговорить! Я просто скажу ему, что не права была, и все. Мне очень надо, Кот…

– Что, ломает тебя, говоришь?

– Ага…

– Ну что ж. Это хорошо, если ломает… Тогда ладно, тогда иди. Вон под скатеркой бумажка с адресом лежит.

– Слушай, а может, вместе сходим, а?

– Как это – вместе?

– Ну… То есть я, ты и Татьяна… Как бы в гости…

– Нет уж! Избавьте меня от такой идиллии! Да и не ходок я еще – голова сильно болит.

– Почему?

– Здрассте приехали! Ну ты даешь, Анастасия… Забыла, что ль, как мне твой преступный хахаль из подворотни башку раскроил?

– Да я не о том! Я об идиллии. Ты же говорил, что жену свою любишь…

– Ну да. Люблю. И что?

– Так вот и повод будет отношения наладить! Ты же не сам к ней с виноватым видом пойдешь, мы вроде как все вместе, к детям в гости…

– Еще чего! Нет уж, давайте без меня. Не буду я с ней мириться. У нас с ней противоречия несовместимые. И ты давай тут не встревай, поняла? Сами разберемся!

– Ну, как хочешь. А вообще, зря ты так – ерунда какая-то получается. Так и будешь, что ли, в квартире у Коли до конца своих дней жить?

– И это тоже не твое дело, Анастасия. Адрес получила? Вот и проваливай.

– Кот, ну чего ты сердишься? Я же как лучше хочу!

– Вот и хоти где-нибудь в другом месте. И вообще, что это за манера такая «как лучше хотеть»? Никто же не просит об этом! А то, видишь ли, взяли моду – в чужой жизни шуровать! И вообще, мне это ваше каклучшехотение в печенках давно уже сидит, поняла?

– Ладно, не обижайся! Развоевался…

– Да делать мне больше нечего. Сейчас вот все брошу и начну на тебя обижаться…

Кот усмехнулся грустно и, отвернувшись, отошел к окну, нервно вытащил сигарету из пачки и закурил, глубоко затянувшись. Сама того не ведая, Ася ненароком дотронулась до самого больного места, до тщательно оберегаемой и до сих пор не зажившей раны. Что делать – он действительно любил свою жену, свою скандальную, неправильную, вечно на чем-то упертую Татьяну. И раздражался, и обижался на нее жутко, а все равно любил – вот же наказанье господне. Казалось бы, навоевался за двадцать лет семейной жизни досыта, можно теперь отдохнуть да расслабиться, а вот не получается у него, и все тут. Даже будто и скучать начал по каждодневному ору, по упрекам в материальной своей несостоятельности, по этой ее присказке постоянной, что «людям признаться стыдно – муж в дурдоме работает, это с университетским-то образованием»… Он, когда уходил, думал: все, конец скандальному супружеству. Ритка, слава богу, выросла, на имущество совместно нажитое он не претендует, вот и поживет на свободе в свое удовольствие. А там, чем черт не шутит, может, и подруга жизни новая сыщется… А оно вон как вышло. Лучше ее, Татьяны, получается, и нет никого? Что ж это за любовь такая, от которой вроде как бежать полагается сломя голову, а его будто оковы держат, и теперь, спустя время, все наоборот видится: что казалось вблизи злом, на расстоянии вдруг добром каким-то оборачивается, если с жалостью судить. Она ж не виновата, что грехом одержимости по рукам и ногам связана. Сущее божье наказание – эта ее одержимость. Все бы бежала в первых рядах с шашкой наголо, глаза от усердия выкатив, все бы завоевывала что-то да кого-то, не задумываясь, что потом с этими трофеями делать. Вот же дура, получается! А жить когда? Надо ведь жить, а не войну воевать…

Докурив сигарету до самого фильтра, он выщелкнул окурок в открытую форточку и повернулся к испуганно притихшей Асе. И улыбнулся ей примирительно – взял и напугал зачем-то бедную бабу… Она-то тут при чем? Хамить, дурак, начал…

– Хочешь чаю, Анастасия? А может, кофе? Или давай мы тебя с Колей ужином накормим! А то сидишь, глазками туда-сюда косишь, как голодный мышонок…

– Нет, Кот, не хочу ничего, – тихо рассмеялась Ася, – а за мышонка отдельное спасибо, конечно. Спасибо, что хоть собачкой не назвал. Больным спаниелем. Мышонок – это поприличнее звучит…

– Да пожалуйста. Всегда рады гостям услужить. Приходите еще.

– Спасибо, придем. Ладно, Кот, пока. Мне еще к Татьяне твоей забежать надо…

Он только взглянул на нее исподлобья и ничего не сказал. Так же молча проводил в прихожую, молча закрыл за ней дверь. Вот же вреднючая баба оказалась! К твоей, главное… Еще и выделила как голосом слово «твоя»! Так и не знаешь, кого спасешь от бесчестья, жизнью, можно сказать, рискуя…

А с Татьяной Ася о завтрашнем визите к детям, в отличие от Кота, договорилась очень даже быстренько. Они с удовольствием обсудили, кто какие продукты купит, на ходу делясь информацией о вкусах своих отпрысков. Оказалось, что Маргошка сидит исключительно на рыбе да йогуртах – фигуру свою бережет. Татьяна в связи с этим вслух позавидовала Пашкиной всеядности – он и правда никогда не привередничал по поводу того, что ему на тарелку положили. Еще договорились купить стиральный порошок, мыло, зубную пасту… В общем, расчирикались, как две сватьюшки – теща да свекровка. Ася даже растрогалась под конец. И, уходя, произнесла совсем уж неожиданную – для себя самой – фразу, которую еще две недели назад и выговорить бы не сумела, только разве под дулом пистолета: