Посмотри на меня - Ахерн Сесилия

Элизабет оттолкнулась ногой, и качели, чуть скрипнув, двинулись назад. Гора вдалеке была, казалось, охвачена пламенем от закатившегося за нее солнца. А на другой стороне неба ждала вызова на сцену полная луна. Без умолку переговаривались между собой сверчки, последние игравшие на улице дети бежали домой. Где-то неподалеку останавливались машины, хлопали дверцы, закрывались ворота, запирались окна и задергивались шторы. А потом наступила тишина, и Элизабет снова осталась в одиночестве, чувствуя себя гостьей в собственном саду, который в темноте начинал жить другой жизнью.

Она прокручивала в памяти события прошедшего дня. Снова вернулась мыслями к визиту Сирши. Просмотрела его еще раз, потом еще и с каждым просмотром увеличивала громкость. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи? Эта фраза повторялась, как на испорченной пластинке. Не отставала, будто тычущий в грудь палец. Все настойчивее и настойчивее. Сперва он лишь слегка касался кожи, затем стал больно царапать, проникая все глубже, пока наконец не пронзил насквозь и не добрался до сердца. Там было больнее всего. Подувший ветер обжег открытую рану.

Она крепко зажмурилась и второй раз за день расплакалась. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи?

Фраза продолжала звучать в ушах, требуя ответа. У нее разрывалась голова. «Да!» — закричал какой-то голос внутри. Да, в конце концов, все они уходят. Все и всегда. Каждый, кому когда-то удавалось наполнить ее жизнь радостью и занять место в ее сердце, исчезал так же быстро, как кошка в ночи. Будто счастье — это всего лишь воскресное удовольствие, вроде мороженого. Ее мать поступила как солнце сегодня вечером, — ушла, забрав с собой свет и тепло, а взамен оставила холод и темноту.

Дядюшки и тетушки, которые раньше приезжали им помогать, переехали или умерли. Дружелюбные школьные учителя проявляли интерес только во время учебного года, школьные друзья выросли и тоже пытались найти себя. Всегда уходили именно хорошие люди, не боявшиеся улыбаться или любить.

Элизабет обняла колени и плакала навзрыд, как маленькая девочка, которая упала и поранила коленку. Ей хотелось, чтобы пришла мать, взяла ее на руки, отнесла в дом и, посадив на кухонный стол, заклеила пластырем ранку. А потом, как всегда, носила бы ее по комнате, пела и танцевала, пока боль не забудется, а слезы не высохнут.

Ей хотелось, чтобы Марк, ее единственная любовь, обнял ее своими большими руками, такими большими, что его объятие делало ее крошечной. Ей хотелось погрузиться в его любовь, как когда-то, а он бы покачивал ее мягко и медленно, перебирая пальцами ее волосы и нашептывая на ухо успокаивающие слова. Она верила ему, когда он их произносил. Верила, что все будет хорошо, и, лежа в его объятиях, знала, что так и будет, чувствовала, что так и будет.

И чем сильнее ей этого хотелось, тем сильнее она плакала, потому что понимала: рядом с ней лишь отец, который едва смотрит ей в лицо, боясь, что она напомнит ему жену, сестра, бросившая собственного сына, и племянник, который каждый день глядит на нее большими, полными надежды голубыми глазами, буквально умоляя о любви и нежности. Но где же их взять, когда ей самой их досталось в жизни так мало, что нечем поделиться.

Элизабет сидела на качелях вся в слезах, дрожа от ветра, и недоумевала, как же так случилось, что ее выбила из колеи какая-то дурацкая фраза. Эта девчонка, никогда не позволявшая словам любви вырваться наружу, потому что ей тоже редко доставались нежные поцелуи и остро не хватало тепла, с легкостью выплевывала слова, полные злости. Произнеся эту фразу, она буквально сбила сестру с ног и швырнула на землю. Как лоскут черного шелка в кабинете Элизабет.

К черту Сиршу! К черту ее и ее ненависть к жизни. К черту, потому что ей плевать на других, и на свою сестру в том числе. Кто дал ей право говорить с ней так грубо и нагло? Как она могла так бездумно бросаться оскорблениями? И голос внутри Элизабет подсказал ей, что это не было пьяной болтовней, это никогда не было пьяной болтовней. Это говорила боль.

Элизабет тоже изнемогала от боли.

— Помогите! — тихо вскрикнула она, пряча лицо в ладонях. — Помогите, помогите, помогите, — шептала она сквозь всхлипывания.

Слабый скрип раздвижной кухонной двери заставил ее резко поднять голову, которую она, обессилев, уронила на колени. В дверях стоял мужчина, и лившийся из кухни свет делал его похожим на ангела.

— Ой! — Элизабет с трудом сглотнула, сердце бешено забилось от того, что ее застали врасплох.

Она быстро вытерла глаза, пригладила растрепавшиеся волосы и встала с качелей.

— Вы, должно быть, отец Сэма. — Ее голос все еще дрожал от слез. — Я Элизабет.

Повисла тишина. Он, наверное, не мог понять, о чем думал, доверив шестилетнего сына этой женщине, которая позволяет маленькому племяннику самому открывать входную дверь в десять вечера.

— Простите, я не слышала звонка. — Она поплотнее запахнула свой вязаный жакет и сложила руки на груди. Ей не хотелось выходить на свет, не хотелось, чтобы он видел, что она плакала.

— Я уверена, Люк сказал Сэму, что вы пришли, но… — Но что, Элизабет? — Но я ему сейчас скажу еще раз, — пробормотала она и прошла по траве к дому, опустив голову и потирая рукой лоб, чтобы спрятать глаза.

Подойдя к кухонной двери, она зажмурилась от яркого света, но головы не подняла, не желая встречаться с мужчиной взглядом. Она увидела только синие конверсы и выцветшие голубые джинсы.

— Сэм, за тобой пришел папа! — прокричала Элизабет слабым голосом. Ответа не последовало, раздался лишь топот пары ножек по лестничной площадке. Она вздохнула, взглянула на свое отражение в зеркале и не узнала женщину, которую там увидела. Лицо распухло и отекло, волосы, всклокоченные ветром, были влажными, оттого что она вытирала о них мокрые от слез руки.

Заспанный Люк появился на верху лестницы, он был в пижаме с Человеком-Пауком, которую не давал стирать и прятал за своим любимым плюшевым мишкой Джорджем. Он потер кулаками глаза и смущено посмотрел на нее.

— А?

— Люк, не «а?», а «что?», — поправила его Элизабет, а потом задумалась, какое это имеет значение в ее теперешнем состоянии. — Папа Сэма все еще ждет, так что скажи ему, пожалуйста, чтобы он побыстрее спускался.

Люк в изумлении почесал затылок.

— Но… — Он замолчал и уставился на нее.

— Что «но»?

— Папа Сэма забрал его, пока ты была в са… — Он остановился, отвлекшись на что-то за плечом Элизабет.

А потом улыбнулся беззубой улыбкой.

— Ой, здравствуйте, папа Сэма! — Он не смог сдержаться и захихикал. — Сэм спустится через минуту. — Он снова засмеялся и побежал наверх.