Сестра милосердия - Колочкова Вера Александровна

– Сколько бабок будем показывать? – спросила тихо и небрежно Ленусик у Левушки.

– Ну, скажи, что тысячу везешь… – также небрежно, будто отмахнувшись, ответил ей Левушка. – Сейчас таможенникам вообще это по фигу…

«О чем это они? – опустив Отю на пол, стала лихорадочно соображать Таня. – О деньгах, что ли? Может, спросить? Неудобно как-то. Итак вон Ленусик оглянулась и посмотрела на меня очень уж подозрительно…»

Додумать свою мысль до конца Таня так и не успела – отвлеклась на Отю, который, почувствовав под ногами твердую землю, шустро побежал куда-то в сторону. Пока она его ловила, пока встала на свое место за клетчатыми Левушкиными штанами, уже и очередь ее подошла…

Молодой красивый мужчина в строгой форменной одежде взглянул ей в лицо бесстрастными и холодными голубыми глазами, будто полоснул ими наотмашь – отчего-то аж сердце зашлось от страху. Так и колотилось мелкой трусливой дробью, пока он документы ее изучал – и паспорт, и папочку с Отиными бумагами. Не отрывая от них глаз, спросил вроде бы равнодушно:

– Валюты сколько с собой везете?

– Простите… чего? Чего я везу? Не поняла я… – совсем растерялась Таня.

– Да денег с собой сколько, он спрашивает… – подсказал ей нетерпеливо из-за спины раздраженный женский голос. – Вот уж воистину, пусти Дуньку в Европу…

– А, денег! Ой, вы знаете, у меня денег с собой много… У меня десять тысяч с собой…

– Чего – десять тысяч? – поднял на нее свои голубые глаза таможенник. – Евро? Долларов?

– Нет, почему евро… У меня рубли… Десять тысяч рублей…

Кротко и звонко всхохотнула в наступившей секундной паузе давешняя подсказчица из очереди и захлебнулась, топя рвущийся наружу смех в вежливом покашливании. Таможенник взглянул на женщину строго, потом досадливо – на Таню.

– Проходите, – проговорил он быстро, возвращая ей документы и отчего-то покраснев.

И Таня поскорее пошла прочь, ища по привычке глазами знакомые Левушкины клетчатые штаны. Очень хотелось сесть и отдышаться, наконец. И во рту было сухо, и пот тек по спине противными струйками, и голова кружилась нещадно…

Усевшись, наконец, в удобное самолетное кресло, она вздохнула с облегчением, откинула голову на мягкую спинку. Ну вот и все, слава богу. Можно и расслабиться, можно и оглядеться в новой обстановке. Можно и Отю покормить, наконец, прихваченным с собой в дорогу детским творожком да напоить кефиром из бутылочки. Устал малыш, сейчас поест и спать будет. А она в окошечко маленькое поглазеет – интересно ж все-таки! Полетит высоко в небесах, аки птица… Теперь уж можно и не бояться – теперь уже все. Самую главную свою задачу – в самолет сесть – она выполнила. А там, в Париже, ее встретят…

Однако еще одно приключение Таня все ж таки умудрилась себе устроить. Надивившись сервису самолетному и напившись всяческих соков, которые все везли и везли на большой телеге по проходу, все предлагали и предлагали вежливые улыбчивые бортпроводницы, она вдруг почувствовала непреодолимую тягу к обычному физиологическому отправлению, одним словом – пописать приспичило, хоть плачь. И Отя как раз закряхтел-проснулся, завозился у нее на коленях. И ему бы памперс поменять не мешало. В общем, решилась Таня еще на один подвиг – в туалет пробраться. И все бы у нее удалось, и дверь туда легко и без проблем закрылась… А вот обратно открыть Таня ее уже не смогла. И так по замку царапала, и этак… С той стороны уж и постучали несколько раз, и подергали – хоть караул кричи! Она совсем уже было отчаялась и даже всплакнуть решила от бессилия, усевшись на красивый самолетный унитаз, и Отя уже приноровился поддержать ее в неожиданном горе, тихонько захныкав, но вовремя и опомнилась – соскочила и снова принялась с прежним упорством нажимать на проклятое хитрое устройство. Неожиданно для нее, случайно совсем, пальцы сами собой сделали нужное какое-то движение, и дверь – о, счастье! – подалась наконец… Со вздохом облегчения и одновременно низко опустив от стыда голову, Таня вышла на свободу, пробормотав собравшимся у туалетных дверей страждущим свои извинения. А плюхнувшись на сиденье, рассмеялась тихонько, про себя почти. Вот же ворона деревенская! Ей бы сидеть в своем Селиверстово, а не по Парижам шастать…

Отя снова задремал, свернувшись на коленях калачиком. А на нее вдруг острый приступ счастья напал. Как-то вдруг осознала она разом с ней сейчас происходящее. Раньше просто думать об этом боялась, а теперь взяла и осознала. Она же в Париж летит! Она там жить будет! Отю растить! Счастье-то какое, господи! И, как бывает на крутом вираже дорог ли, судеб ли, душа ее вдруг взметнулась на вдохе и остановилась, замерла в мгновении. И губы растянулись в тихой улыбке, и зашептали привычное: «Спасибо, спасибо тебе, Господи… Спасибо за счастье, что посылаешь на мою голову полными пригоршнями…»