Мечтать о такой, как ты - Веденская Татьяна

– Я не могу больше, не могу, не могу!

– А не можешь, нечего было втираться в приличную семью! – молниеносно реагировала мама из-за двери.

Однажды ей все-таки удалось добиться своего – Леонид поднял на нее руку. То есть во время очередного скандала, когда аргументы кончились вместе с терпением, он попытался высадить моей мамой наше массивное двойное окно. Дом на Таганке строили на века, без халтуры, так что мама осталась внутри зоны военных действий, а Леонид был изгнан из «рая» с помощью наряда районной милиции.

– И так будет с каждым! – пригрозила мама, отряхивая руки.

После этого осталась только моя Ника – как заговор против маминой спокойной и свободной от грудных детей жизни. Что ж, после размена квартиры и эта проблема была решена, чтобы мама могла спокойно идти рисовать акварелью что-то великое. Но это совсем не помешало ей потом кричать на каждом углу, что это именно она «подняла на ноги» Нику. Но, в сущности, какая разница, если Ника все-таки действительно была поднята, поставлена на ноги и превратилась в молодую, очень добрую и очень беззащитную девушку, которая прислала свою эсэмэску о беременности мне. Она доверила мне свои две полоски на тесте так, словно я могла знать, что со всем этим делать. А мне хотелось только зажмуриться и завизжать, как поросенку.

– И-и-и-и! Не хочу-у! Не справлюсь! И-и-и-и! – Когда новость о Никиной беременности дошла до меня во всей своей глобальности, я потеряла дар речи. Сама подруга Машка сидела рядом со мной. Напомню, что я в тот момент выпивала у Машки и никак не была готова к такому повороту событий.

– Слушай, какой кошмар! – развела руками она в тот день, в то время как я выронила из рук телефон с этой эсэмэской и застыла в немом изумлении навроде соляного столпа. Машкин дом стал в тот момент слишком тихим и каким-то даже выжидающим. Как перед бурей.

– И что ты будешь делать? – осторожно спросила меня Машка.

– А выпить есть еще? – задала я вопрос через несколько минут молчания.

– Только водка. Глинтвейн мы прикончили.

– Неси, – кивнула я.

– Надо ей позвонить.

– Подожди, – попросила я. – Я не могу так быстро. Мне надо подумать. Я боюсь, что сорвусь и буду на нее кричать.

– Кричать? Почему бы и нет? – не поняла Маша.

– Ведь нельзя же просто так, не пойми от кого беременеть в семнадцать лет. От кого, кстати? Интересно мне знать, от кого?

– Так, успокойся, все выяснишь… со временем, – заверила меня Машка, сунув мне в руку рюмку.

Я выпила водки. Откровенно говоря, может, лучше было сейчас воздержаться от пьянства, но… моя девочка! Как она могла?

– Как она могла!

– Да так же, как и ты, – цинично заметила мне подруга.

Я посмотрела на нее недобро. Это была неправильная реплика. Потому что действительно, я-то ведь сама залетела в том же самом, в Никином возрасте. Так же и она смогла. Дурное дело – нехитрое.

– Что угодно, только не буду на нее кричать. Кричать – нет. Не буду! – принялась бормотать я.

– Слушай, твоя дочь беременна! Ты что? Я бы орала без остановки, – заявила Машка. – Ты имеешь право, в конце концов.

– Ты уверена? Я не уверена. Я ни в чем не уверена. Нет, но от кого?! – Я вскочила и принялась бегать по комнате. Наконец-то ко мне вернулась способность дышать. Я дышала громко, раздувая ноздри. Не каждый день узнаешь, что на тридцать шестом году жизни станешь бабушкой.

– Я что, стану бабушкой? – раскрыла я рот. Способность дышать опять утратилась.

– Не надо ничего решать сгоряча. Может, все еще можно исправить!

– Исправить? – Я с недоумением посмотрела на Машку. Потом до меня дошло, о чем это она. Да о том же, к чему в свое время меня так склоняла моя мамочка. Да, она была права, в принципе все можно было исправить. Медицина позволяет нам сегодня все исправить, просто слопав таблетку.

– Не знаю, не знаю, – засомневалась я. А вдруг Ника любит этого… не пойми кого?

– Давай-ка ты поезжай домой. Поговорите, поплачете, – ласково и спокойно бормотала Машка, выпроваживая меня из своей квартиры.

Я кивала и думала, что действительно надо все обсудить, обдумать, в конце концов, может быть, еще не поздно, чтобы… Но когда я все-таки добралась в тот день домой (на такси, потому что моих промилле в крови было явно больше, чем устроило бы ГИБДД) и посмотрела на Нику, поняла, что решать нечего. Что ничего хорошего в таком решении нет. Ника сидела на моем диване в полной тишине и жмурилась, размазывая по лицу слезы. Я вдруг поняла, что никогда не видела ее плачущей. Ну, если не считать ее детства, когда слезы – это больше способ быстро и ясно донести свою мысль.