Девушка с амбициями - Веденская Татьяна

– Ложимся на кушеточку, Лапина.

– А? Что? – переспросила я. Неужели уже, как же это? А я хотела рожать в октябре. Я училась дышать. Уху-уху-ху. А как же прикладывание к груди после родов? Почему у меня всего этого не будет. Хочууууу!

– Вы Лапина?

– Да, – кивнула китайским болванчиком я.

– Ну так и ложитесь. Все снимайте и вперед.

– Как все? – опешила я.

– Я вас прикрою, – добавила странную фразу она. Я так и видела, как она прикрывает меня голую собой, пока мы перебегаем минное поле больничного коридора.

– Да не бойтесь вы так. Что ж вы вся дрожите? – спросила она с сочувствием, хотя было бы странно, если бы я не замерзла, сидя на металлической кушетке с тонкой простыней и совершенно в неглиже. Вообще интересно, насколько женщина в ситуации родов теряет свою женскую привлекательность. Она может быть хоть какой угодно Мерлин Монро, но в моей ситуации, лежа на этой громыхающей по ухабам кафельного пола кушетке, голой, испуганной и всклокоченной и на нее бы не бросился ни один представитель сильного пола. Такая женская нагота не возбуждает. Интересно, как мужья, пережившие все это, пытаются потом идентифицировать своих жен как привлекательный сексуальный объект?

– Приехали, – объявила медсестра и тут меня накрыло. Я огляделась. Вокруг меня стояли врачи в зеленоватых халатах и с масками на лице. Они напоминали террористов, в их глазах не было ни капли сочувствия. Что я здесь делаю? Господи, я хочу домой. Я не хочу, не хочу, не хочу. Весь мой организм сопротивляется и трясется от страха. А вдруг я умру. Вдруг я прямо сейчас умру…

– Так, гузкой не трясем, – скомандовала моя Синельникова, сняла повязку и улыбнулась мне.

– Чем? – не поняла я.

– Ну что ты? На тебе же лица нет. Нельзя на операцию ложиться с таким настроением. О чем ты думаешь?

– Что я могу не проснуться. Для чего я тогда жила?

– Ну вот, что за ерунда?

– Я не исповедалась. Я не подвела итоги. Не посадила дом, не вырыла дерево, – она наклонилась ко мне и потрогала лоб.

– Я гарантирую тебе, что ты проснешься. Я не господь Бог и не знаю, кому сколько отмеряно. Но ты не умрешь здесь под моим ножом. На моем столе. Для этого нет ни одной причины. Ты мне веришь?

– Да, – проскрипела я, пока в вены мне прилаживали какие-то иглы. От ее слов стало так спокойно и легко, словно чертики страха уползли и уснули. Кажется, начинал действовать наркоз. Или успокоительное. Мне стало даже не просто спокойно, а хорошо-о-о.

– Ты хоть понимаешь, что сейчас станешь матерью? – спросил кто-то на островке моего расколотого сознания. После этого я отлетела и больше не чувствовала ничего. Возможно, этот вопрос мне задала Синельникова, а возможно, что и тот, кто раньше в моем сне предлагал мне сделать выбор. Между жизнью и смертью. И в этом вопросе я выбрала жизнь.

– Тебе было очень больно? – спросила меня потом Марго. Она очень интересовалась, потому что читала, что кесарево сечение – один из самых гуманных способов родить ребенка.

– Сказать больно – значит, ничего не сказать, – честно ответила я. – Когда меня привезли в палату, я еще была в отрубе. Но первое, что я ощутила в этом мире – боль. По ней я поняла, что не умерла.

– Обрадовалась? – уточнила Алина.

– Заплакала, – скорчила рожу я. – Шутишь, конечно. Я бы пустилась в пляс, но оказалось, что не могу даже подняться с кровати.

– Вот видишь! – с умным видом подняла указательный палец вверх Дарья и выразительно посмотрела на Марго. Даша, рожая, честно пыхтела сама и поэтому страшно обижалась, когда кто-то ставил под сомнение мудрость природы.

– Еще неизвестно, как бы она себя чувствовала, если бы рожала, – отмахнулась от Зайницкой Марго. Я молчала. Я вспоминала. Когда я очнулась, самым странным и одновременно страшным было то состояние беспомощности, в котором я нашла себя. Ни встать, ни перевернуться, ни дойти до коридора я бы не смогла. Я испугалась и попробовала закричать. Оказалось, что и голос не слушался меня. Я родила ребенка, сказала я себе. Слава Богу, что хоть умом я все еще помнила, зачем мы все здесь собрались. Да и живот определенно подуменьшился. Но я сама в тот момент ощущала себя новорожденной, неспособной на самостоятельное руководство своей жизнью.

– И что ты сделала? – спросила Алина.

– Я стала жариться.

– В смысле?

– В смысле, я стала ждать перемен.

– И долго?

– Не знаю. Мне казалось, что вечность. Но, по-моему, не больше трех часов. Через три часа я самостоятельно ползла к душевой.