Женская месть - Робертс Нора

К Филиппу подкатился теннисный мячик, и он наклонился, чтобы поднять его. На девочке с потрясающими ногами были огромные солнечные очки. Она улыбнулась ему, и он снова испытал странное чувство, будто получил чувствительный удар.

– Благодарю.

– Не стоит благодарности.

Филипп сунул руки в карманы и попытался выбросить из головы юную дочь Фиби Спринг. Его ждала работа.

Двадцатью минутами позже он ехал в Бель-Эйр в белом фургоне, на дверце которого красовалась надпись «Чистка ковров». Вскоре матери Эдди Триуолтера предстоит горчайшее разочарование: ее драгоценности тоже подвергнутся чистке.

В каштановом парике и наклеенных усах Филипп совершенно преобразился. Одежда его была на специальной ватной подкладке, чтобы придать фигуре солидность. Он потратил две недели на то, чтобы изучить дом Триуолтеров и разузнать образ жизни семьи и слуг. В его распоряжении было двадцать пять минут до возвращения домоправительницы из еженедельного похода на рынок.

Пожалуй, это было даже слишком просто. За неделю до этого он снял слепок с ключей Эдди, когда парень был так одурманен наркотиками, что не мог открыть собственную дверь. Оказавшись внутри дома, Филипп отключил сигнализацию, потом разбил стекло в двери патио, чтобы создать иллюзию, будто она была взломана.

Он торопливо поднялся в главную спальню, чтобы заняться сейфом. К его облегчению, это оказалась точно такая же модель, как у Меззини в Венеции. Чтобы открыть сейф и избавить любвеобильную итальянскую матрону от самых дорогих и прекрасных изумрудов в Европе, ему оказалось достаточно всего двенадцати минут работы.

Концентрация внимания в его деле была главным, если не всем. Он услышал, как щелкнул реверсионный механизм сейфа. За этим занятием Филипп был так же хладнокровен, как за коктейлем или в постели с женщиной. Он хорошо выдрессировал себя. Научился элегантно одеваться, правильно говорить, научился соблазнять женщин. Его таланты открывали перед ним двери общества и сейфов, где хранились ценности. Филипп переселил мать в просторную квартиру, и теперь она коротала свои дни за покупками и бриджем, вместо того чтобы дрожать от холода или изнывать от жары в кассе кинотеатра Фарадея. И он собирался обеспечивать ей такой же образ жизни и дальше. У Филиппа давно появились женщины, но к матери он относился с неизменным вниманием.

Стетоскоп позволил ему услышать еще один щелчок. О своем благополучии Филипп тоже не забывал. У него был небольшой, но элегантный дом в Лондоне. И в ближайшем будущем он собирался подыскать себе другой – с садом. Филипп осторожно поворачивал тонкими пальцами диск. Глаза его были закрыты.

Сейф открылся плавно и бесшумно. Филипп достал бархатный футляр и не спеша, с помощью лупы осмотрел камни. Он знал, что не все то золото, что блестит. То же можно было сказать и о бриллиантах. Но то, что он нашел здесь, было подлинным. Вне всякого сомнения, камни русские. Он начал изучать самый крупный сапфир. В центре камня был небольшой дефект, но сапфир поражал размерами и глубиной цвета. Терпеливый, словно доктор, осматривающий пациента, Филипп разглядывал каждый браслет, каждое кольцо, каждую брошку. Он обнаружил чудовищные по своему безвкусию серьги с рубинами и решил, что было просто преступлением с эстетической точки зрения сотворить такое из столь прекрасного камня. Решив, что драгоценности потянут тысяч на тридцать пять долларов, он взял их из сейфа. При всем своем художественном вкусе Филипп прежде всего оставался дельцом.

Удовлетворенный найденным, он положил все в середину обюссонского^[12] ковра, который предназначался для чистки, и скатал его.

Вся операция заняла около двадцати минут. Насвистывая, Филипп уложил ковер в фургон, сел за баранку и двинулся в путь.

«Эдди был прав, – подумал Фил, включая радио, – сегодня чертовски неподходящий день в деловом отношении».

Первые впечатления Адриенны от Голливуда были восторженными. Все здесь разительно отличалось от того, что она видела в Нью-Йорке. Люди были менее торопливыми, казалось, здесь все друг друга знали. Однако они были совсем не так дружелюбны, как показалось ей вначале.

К тому времени, когда ей исполнилось четырнадцать лет, Адриенна поняла, что дружеское расположение может оказаться столь же фальшивым, как декорация на съемочной площадке. Она поняла также, что возвращение ее матери в Америку стало поражением, а не триумфом.