Сестра милосердия - Колочкова Вера Александровна

Постелив себе постель, она улеглась, свернулась калачиком, натянула одеяло на голову. И в самом деле заснула крепким молодым сном, каким спится после долгих тяжелых слез, – здоровый организм свое право на отдых все равно стребует, горю не отдаст. А Танин организм был исключительно здоровым. В компенсацию за деревенскую неуклюжесть, наверное. А может, и за другое что. Потому как неуклюжесть эта – и не показатель вовсе. Сегодня она есть, а завтра, глядишь, уже и в грациозность сексапильную взяла да и трансформировалась незаметно. А что? Всякое в жизни случается…

Так проспала она почти до обеда следующего дня, как сама для себя и постановила накануне. Правда, просыпалась несколько раз за ночь, словно кто ее в бок толкал, но тут же усилием воли запихивала себя обратно в спасительное забытье. Вот же оказия – приехать в другую страну, чтобы спать себя заставлять…

Открыв глаза, она полежала еще немного, закинув руки за голову и разглядывая белые облака за окном. Солнце палило вовсю – хорошо там, наверное, на свободе. Ну и ладно. Правду говорят умные люди – хорошо только там, где нас нет. А к вечеру ее здесь уже точно не будет. У нее, слава богу, свой дом есть. Пусть и хуже здешнего, зато там никто не обидит. И бог с ней, с вашей заграницей. Отю, конечно, жалко, но что теперь поделаешь…

Память тут же подсунула ей на глаза бледное заплаканное его личико, и вновь затряслось все внутри от бессильной жалости, и горячие слезы не заставили себя ждать – потекли по вискам, закапали на подушку цвета теплых деревенских сливок. Она бы и снова дала им волю, как вчера, да в дверь снова настойчиво постучали, и Адин голос прозвучал с той стороны приказом:

– Татьяна, открой! Слышишь? Иди хоть пообедай, хватит уже рыдать! Открой, Тань, поговорить надо! Ну, пожалуйста…

Таня нехотя сползла с дивана, утерла ладонями лицо, открыла перед Адой дверь. Молча уставилась на нее исподлобья.

– Как ты тут? Живая? – улыбнулась ей Ада с порога нарочито дружелюбно, будто расстались они с вечера совершеннейшими подругами, будто и не было между ними никакой ссоры. – Ну и горазда же ты дрыхнуть, девушка! Вся рожа со сна опухла! Глянь на себя в зеркало-то, глянь! Давай умывайся да пойдем пообедаем. Я всяких местных вкусностей для тебя заказала, Сережка стол в гостиной накрыл… Ты лягушек французских ела когда-нибудь?

– Нет, не ела, – буркнула сердито Таня, отворачивая от нее лицо. – Спасибо, я ничего не хочу. Я уж дома наемся как-нибудь, пирогов да каши, да кислых щей. А вашего мне ничего не надо, спасибочки…

– Ну ладно, что ж… – покладисто вздохнула Ада, грустно улыбнувшись. – Оно и понятно… И я б на твоем месте так себя вела… Ладно, тебе сюда сейчас Сергей принесет перекусить чего-нибудь, а то умрешь с голоду, пока до своих пирогов доберешься.

– Не умру. Скажите лучше, когда мне уезжать надо? В котором часу выходить? И билет с паспортом отдайте, а то забуду еще.

– Не забудешь. В семь часов спустишься вниз, я тебе все отдам. Сергей тебя в аэропорт отвезет, проводит там, покажет-расскажет все. Слушай, а он не приставал к тебе, часом, вчера? Не ты ли ему фингал под глазом нарисовала?

– Нет, это не я. Это он на вашу тумбочку налетел случайно.

– Что, прямо глазом налетел?

– А что, можно и глазом, если умеючи. Если приноровиться, конечно. Да ладно, ерунда все это, больно он мне нужен, ваш Сергей… Вы мне лучше скажите – Лена вам не звонила? Как там Отя… то есть Матвей…

– Нет, не звонила она мне, – грустно вздохнула Ада. – Она вообще редко меня звонками балует. Ну, если хочешь, давай я ее сама наберу… Хотя нет, не ответит она. Точно не ответит, зараза такая. Вот всю жизнь только и делает, что мстит мне за что-то. А спроси ее – за что, и не объяснит толком… Тань, а может, все-таки посидим да пообедаем? Давай, а? Винца хорошего выпьем… Я там нарядов тебе накупила всяких, примеришь… Знаешь, как от плохого настроения помогает? Повертишься перед зеркалом, глядишь, и на душе полегчает…

– Нет. Не могу я, Ада. Ни пить, ни есть не могу. Внутри будто железяка засела холодная, на сердце тяжело давит. Простите меня, я лучше здесь посижу. Мне одной хочется побыть.

– Ну ладно, что ж…

– Я к семи буду готова, спущусь.

– Ага, давай…

Шаркающей старушечьей, как-то вмиг образовавшейся походкой Ада направилась к двери, уже открыла ее и обернулась, улыбнулась жалко, пожав коротко плечами. Дыхание у Тани вдруг пресеклось, словно исходящая от старой женщины виноватость хлестнула по глазам и по сердцу, застряла твердым комком в горле. Сглотнув его и снова набрав в грудь воздуху, она сделала шаг в сторону двери, проговорила торопливо: