Прогулка под луной - Знаменская Алина

— А откуда она появляется, любовь?

— Не знаю.

— Ну, так, может, она появится, давай подождем немножечко.

— Нет. Я не люблю иллюзий и не хочу тебя обманывать. Мы с твоим папой слишком… разные… Как бы тебе это растолковать? У нас ничего не получится.

— А разве тетя Инна и дядя Никита — похожие?

— Да, конечно, они тоже разные. Но…

— Ты говорила, что любишь меня! Что исполнишь мое желание!

Голос Альки дрожал.

Маша села на кровати и бессильно свесила руки. Только слез не хватало!

— Твои желания… слишком неординарные, — попробовала пошутить Маша.

— Раз ты любишь меня, почему не любишь моего папу? Даже не хочешь попробовать полюбить?! Вот уеду и никогда, никогда не приеду к тебе.

Алька разревелась, уткнувшись лицом в подушку, и продолжала причитать сквозь слезы:

— Ты говорила, что не бросишь меня, что мы никогда не расстанемся, а теперь? Выйдешь замуж, у тебя будут дети, а меня забудешь!

Маша выбралась из-под одеяла и подошла к рыдающей Альке. Села на краешек кровати, положила руку на острую, выпирающую лопатку.

— Алька, ты не права. Ну, послушай меня. Ну, нельзя так. Я действительно всегда буду любить тебя и, уж конечно, не забуду. Но есть вещи, которые нам не подвластны. Это человеческие чувства. Одного человека любишь, другого нет. Это не от нас зависит. Да и твой папа, уверяю тебя, не захочет жениться на мне.

— Захочет! — промычала из подушки Алька. — Мой папа все для меня сделает. А ты…

— Опять двадцать пять! Ну, допустим, он женится на мне, уступив твоему натиску. А потом встретит женщину, которую по-настоящему полюбит. Что тогда?

Алька не нашлась что ответить, поэтому только обиженно сопела в ответ.

— Вот то-то же. И давай не будем ссориться. Даже когда вы с папой уедете, ты будешь писать мне письма. Хорошо?

В ответ молчание.

— А в письмах — свои стихи. Договорились?

Молчание со стороны подушки Маша приняла за положительный ответ. Она еще некоторое время посидела с девочкой, потом взяла расческу и спустилась в сад.

Наревевшись, Алька быстро уснет. А вот Маше теперь бессонная ночь обеспечена. Хотя ходьба по вечерней росе босиком очень успокаивает, снимает напряжение. Попробовать, что ли?

Маша скинула шлепанцы и шагнула в траву. Где-то совсем близко протопал ежик, стуча коготками по дорожке. Теперь уже Машу не мучил вопрос, как могла Инночка Зотова променять Москву на эту глухомань.

Их девятиэтажная общага в Балашихе не знала и знать не могла того чистейшего воздуха, который царил в Лесном. По ночам здесь справляло именины блаженство запахов лета: аромат зеленых яблок и земляники был густо приправлен запахом хвои. Легкая нота дыма и свежескошенной травы украшала мелодию сада. И все же сладко-пряной доминантой в этой мелодии звучали пионы. Как одуряюще пахнут пионы звонкой июньской ночью! Как жаль, что время их цветения так быстротечно. Ни один садовый цветок не в силах соперничать с ними в красоте аромата. Инна посадила их вдоль дорожки, у самой мансарды, и теперь они щедро расточали вокруг свое шикарное благоухание.

Маша, осторожно ступая, прошла босиком по траве в глубь сада, под яблони, и принялась расчесывать волосы. Расчесывать такие длинные волосы после бани — удовольствие не самое большое. Впрочем, это дело привычки. Делишь кучу волос на одинаковые пряди — и вперед.

Из-под елки, как из шалаша, вылезла Шейла и, поскуливая, легла у Машиных ног. Лизнула голую пятку. Маша тихонько засмеялась.

— Повезло тебе, Шейла, с прической, а то бы мучилась, как я.

Шейла, услышав свое имя, подняла голову и что-то проворчала.

— Вот погоди, — продолжала Маша, — приедем мы с тобой в Москву, и я отрежу свою косищу напрочь. Не веришь?

— А вот это вы зря!

Маша застыла, как в детской игре «Замри». Голос раздался со стороны сеновала. Оттуда же приполз едва различимый запах сигаретного дыма. Маша откинула волосы и развернулась на голос. Огонек сигареты мерцал наверху, на уровне средних веток стоящей рядом груши.

Вероятно, Зверев сидел на перекладинах лестницы, ведущей на сеновал. Чудненько!

Маша почувствовала, как кровь толчками поступает к лицу и затопляет щеки.

И как давно он за ней наблюдает?

Слушает ее разговоры с собакой и посмеивается над ней?

— Извините, если напугал, — отнюдь не извиняющимся тоном добавил Зверев, и Маша услышала, как под ним заскрипела лестница — он спускался.

— Что за манера вырастать из-под земли? — раздраженно бросила Маша и шагнула к мансарде.

Теперь она злилась на себя — додумалась спуститься в сад в одной тоненькой ночной сорочке! Она сама себя поставила в неловкое» положение. Стоит теперь перед ним босиком, да еще почти голая!

— Точнее, сваливаюсь с неба, — поправил Зверев, приближаясь. — Да не убегайте вы, я вас не укушу. Мне нужно поговорить с вами.

— Совсем не расположена к разговорам в такой час и в таком виде.

— Да перестаньте. Вид как вид. За вашими волосами все равно ничего не разглядишь. С таким же успехом вы могли бы гулять по саду голышом.

— Я это учту, — пообещала девушка. — А разговаривать с вами при луне мне, честно говоря, не здорово хочется. Если это будет продолжением милой беседы под липами, то позвольте откланяться.

— Фу-ты ну-ты. Здесь, конечно, нет одуванчиков, это проверено. Но вы можете забросать меня зелеными яблоками, так что я рискую больше, согласитесь.

Маше показалось, что он улыбается в темноте. И наверняка на щеках вновь проявились эти две ямочки, как штрих с чужого портрета. Заблудившаяся черта с другого лица…

Значит, мы сегодня в хорошем настроении! Шутить изволим!

Маша уже не знала, хочет ли она испортить настроение своему врагу или что другое вынуждает ее уступить, но она осталась. Села на бордюр детской песочницы. Зверев последовал ее примеру и устроился напротив.

Шейла примостилась у хозяйки в ногах.

Некоторое время Зверев молча пристально смотрел на девушку. Маша уже решила, что сейчас он снова ляпнет какую-нибудь гадость, и приготовилась встать и уйти.

Но он потер подбородок и проговорил:

— Маша… Я хотел, чтобы вы рассказали мне о дочери.

— Что именно?

— Да все. Все, что вы знаете. Вы же соседка как-никак.

— С каких это пор вы стали доверять моему мнению? Я же авантюристка! Искательница приключений. Забыли уже?

— И тем не менее вы были рядом эти пять лет, — уклонился от спора Зверев, — сегодня я… я растерялся. Понял, что это непросто — растить ребенка, совсем не зная его. Она как бы уже и не ребенок. Она — личность, и ее привычки и вкусы устоялись, как у взрослого человека. Это странно. Я подозреваю, что, кроме равнодушия к куклам и откровенной нелюбви к платьям, меня ждут и другие сюрпризы. Откуда это? Она что же, росла как мальчишка? Ее мать, она…