Сладкий хлеб мачехи - Колочкова Вера Александровна

Стянув с плечиков пиджак от костюма, она кинулась к зеркалу, приложила его к себе. И вдруг увидела свое лицо — бледное, нервное, с горящими лихорадкой глазами. Тут же толкнуло внутри стыдом — чего это она делает? Еще и тети-Дунин скрипучий голос прозвучал за спиной насмешливым укором:

— Эй, ты чего это распрыгалась так? На свидание с утра, что ль, намылилась? Хахаля себе завела, да? Учти, ни одного хахаля я на порог не пущу… Ни твоего, ни Варькиного!

— Нет, тетя Дуня, можете быть спокойны. Никого я себе не завела.

Сунув пиджак в шкаф, она снова вернулась к зеркалу, деловито причесалась, то есть старательно забрала волосы в хвостик на затылке, натянула на себя джинсы и старый свитерок мышиного цвета. Вот так-то лучше будет.

В прихожей рука сама потянулась к тюбику помады, и она отдернула ее торопливо. Нет, не надо ничего! Она ж не на свидание к «хахалю» идет, а на деловую встречу. Очень деловую. Сугубо деловую. Так. Теперь — плащ, ноги сунуть в ботинки, замотать горло шарфом. Все. Можно идти. И в зеркало можно больше не смотреть. Главное теперь — дело сделать, которое не терпит отлагательства. Встреча назначена, надо поторапливаться…

Часть третья

Положив трубку, Вадим откинулся на спинку кресла, рассеянно уставился в монитор компьютера. Усмехнулся запоздало. Надо же — исчезнувшая жена объявилась… Как говорится, ни раньше, ни позже. То есть не прошло и десяти лет. Желает поговорить, значит.

Запоздало колыхнулась внутри обида: что значит — поговорить? А раньше она с ним что, никак поговорить не могла? Онемела, ослепла, оглохла? Очень интересно, о чем это она хочет с ним теперь поговорить? Ах да, наверное, о бракоразводных формальностях… Приспичило, наверное, вот и позвонила. Что ж… А ему вот нисколько не приспичило! Ему и так хорошо. Потому что он больше никогда, никогда подобных формальностей в свою жизнь не допустит. А со старыми покончить — это пожалуйста. Вообще, он мог бы и по почте согласие на развод прислать. Сообщила бы свой новый адрес, он бы прислал…

Встав с кресла, он подошел к окну, расчерченному косыми каплями дождя, распахнул створку, втянул в себя холодный сырой воздух. Не помогло. На душе после звонка по-прежнему было скверно. Так скверно, как тогда, десять лет назад, когда она сбежала. Ничего ему не объяснив. Конечно, он виноват был, по любому счету виноват. Как бывает заранее виноват перед всякой женщиной всякий мужчина. Тем более если эта женщина — твоя законная жена. Но сбегать-то зачем? И Глебка тогда ему заявил, что он во всем виноват. Даже пытался объяснить что-то, но уж слишком у него это сумбурно вышло. На волне виноватости он, как идиот, следом помчался в ее богом забытый городок, вернуть хотел, прощения попросить хотел. А что делать — любил все-таки. Да, любил! Как жену, как женщину, как близкого, родного человека, как мать своего ребенка! Ну, пусть не мать, пусть мачеху… Какая разница? Он даже поначалу не поверил той женщине, соседке по квартире, которая на голубом глазу заявила ему, что, мол, была тут Басенька, да вся вышла. За ней муж приехал, домой увез. Даже описала его — худенький, говорит, такой, то ли рыжий, то ли блондин…

— Вадим… У тебя все в порядке?

Вздрогнув, он обернулся. Инга. Странно, почему опять не услышал, как она вошла? Впрочем, она всегда так подкрадывается — осторожно, как рысь к потенциальной добыче.

— Что у тебя с лицом, Вадим? Случилось что-нибудь? Я чего-то не знаю?

— Нет. Ничего не случилось, — как можно более равнодушно пожал он плечами. — С чего ты взяла?

— Милый, милый Вадим… Ты все время забываешь, что я с тобой уже восемь лет живу. А это срок достаточный, чтобы научиться распознавать твои настроения. Уж поверь мне.

— Да? И какое же у меня сейчас настроение?

— Какое? Хм… Мечтательно-тревожное, вот какое! С таким лицом бледные юноши-ботаники обычно собираются на первое свидание в надежде расстаться с девственностью.

— Да уж… Я всегда подозревал, что у тебя достаточно образное мышление. Слишком образное. Ты извини, Инга, но утреннее совещание тебе придется провести без меня. Мне надо уйти.

— Куда?

Вопрос прозвучал слишком требовательно, слишком по-хозяйски. Ай-ай-ай, Инга. Палку перегибаешь. На грубость нарываешься, как Высоцкий пел. А раз нарываешься, получай.

— По-моему, ты первый раз за последние восемь лет позволила себе задать этот сакраментальный вопрос — куда я иду? Или я ошибаюсь? — произнес он холодно, отвернувшись к окну.