Твой билет в любовь - Доронина Анастасия

То, что мама в молодости и впрямь была на редкость привлекательна, Кира знала. По фотографиям, на которых Софья Андреевна большей частью была запечатлена на разного рода слетах, маевках и прочих идеологических праздниках, можно было сделать однозначный вывод: если бы не чересчур сосредоточенное выражение лица и подчеркнуто деловые костюмы, лет двадцать назад ее мама вполне могла бы претендовать на титул королевы красоты.

— Ну так вот, — продолжила Вера. — Подтягивала она его, подтягивала, бывало, что и до ночи они занимались. А кончилось тем, что Пашка не только выпускные экзамены на все тройки сдал, но и втюрился в Соньку, хоть за уши его оттаскивай. Ну и она, конечно, интересовалась. Нравилось ей, что Пашка — «из рабоче-крестьянской семьи», якобы настоящий он человек, без интеллигентских этих выкрутасов. Ну любила Соня пролетариев. Мозги у ее съехали на любви к трудовому народу!

— Вера!

— А… Прости, Кирюха. Ну вот, значит, года два он за ней ходил, как привязанный, а на третий они поженились. На пятый — ты родилась, только Соня с тобой не шибко-то сидела, в ясли отдала, а сама в райком, к первому секретарю в помощники. Пашка все это время на «ЗиЛе» слесарил… То есть, как потом ясно стало, и не слесарил вовсе, и вообще он с «ЗиЛа» ушел на второй же месяц после того, как Соня его устроила. Компания затянула, а Соня уже не могла досмотреть — она в это время на работе горела, вся, без остатка…

— Я знаю, — сказала Кира. Все свое детство она провела на руках у соседок и детсадовских сторожих. Мама появлялась редко, точно так же, как мало было мамы и в более поздних, школьных Кириных воспоминаниях.

Ну так вот! Зарплату Павел регулярно домой носил, Соня и не беспокоилась. А в один прекрасный день он домой не вернулся. Хвать — и на другой день его нету. И на третий… И вдруг являя-яется. В наручниках. Да не один, а с милиционером. А с ими и прокурор. Обыск у них в доме стали делать, меня в понятые взяли. Я на Соньку-то смотрю — закаменелая она вся, как неживая, и бледная, не приведи господь. Халатик на груди мнет, с Павла глаз не сводит — и молчит. А милиционер тем временем шасть на антресоли и коробку оттуда тянет из-под Павловых штиблет. Коробку ту открыли, а там! Бумажников всяких да кошельков несчетно, да документы еще — одних только паспортов штук с добрый десяток, на разные фамилии!

Кира представила себе эту картину: маленькая бледная мама, судорожно сжимающая у горла ворот домашнего халата, много чего повидавший равнодушный милиционер, затаившая от любопытства дыхание Вера… И стол в главной комнате, заваленный чужими вещами и липовыми документами…

— Какой позор! — пробормотала она, ежась от колючих мурашек.

Вера кивнула.

— Вот-вот, как менты эти ушли и Павла с собой увели, Соня тоже все время это повторяла: «Какой позор, какой позор!» Уже ночь прошла, другой день наступил, а она все сидит на кровати и бормочет. Не скоро отошла. В простые секретарши к какому-то профсоюзному начальнику ей пришлось поступить, с работы-то прогнали, такое время было — нельзя партийному работнику в родственниках уголовника иметь… Павел-то, оказывается, карманником стал. Настоящим. В магазинах работал, на рынках, в кино. Особенно в троллейбусах любил кататься. В троллейбусе его и взяли.

Вера замолчала и, пожевывая губами, закатила глаза, подчеркивая трагизм момента. Ветер гнал по небу рваные лоскуты облаков. «Холодно», — подумала Кира.

— Суд был, — вздохнув, закончила Вера. — Пять лет ему дали…

Что-то в этих словах не состыковывалось, не давало принять их на веру. Ах да! «Пять лет»! Но ведь соседка сказала, что Кирин отец освободился совсем недавно!

— Дали ему пять лет, да только через пять лет он в Москву не вернулся. Прямо на вокзале, как из зоны вышел, грабанул кого-то — и загребли его сразу, со свеженькой справкой об освобождении. Пожалте, говорят, обратно, токо на этот раз сразу восемь вкатили, потому как он уже считается рецидивист. А я так думаю, что Павел это нарочно сделал, чтобы к Соне не возвращаться. Стыд-то глаза жжет. Ничего он не боялся, лихой парень, а Соню боялся. Потому что любил ее сильно. Единственная она у него была.

Они снова помолчали, а Кира ни с того ни с сего подумала вдруг, что сама она так ни для кого и не стала единственной — пусть даже и для карманного вора.

— Ну во-от, — внезапно погрустневшая соседка говорила теперь как-то тускло, без всякого удовольствия. — Потом, как восемь отсидел, слухи доходили — на третий круг Павел пошел, все по тому же делу… Потом и на четвертый. Так и набралась ему четверная. И теперь он, Кирюха, вернулся. Наверно, свидеться захочет.