Рай — Техас! - Филлипс Сьюзен Элизабет

Вместо этого она выкрикнула одно из его любимых ругательств, разделив его на два слова. Он расхохотался, предоставив тем самым ей возможность влепить ему в грудь порцию клубники.

Дальше пошла борьба без правил. У Бобби Тома имелось преимущество, поскольку его джинсы плохо скользили по линолеуму. Кроме того, он был в хорошей спортивной форме и для человека, которого не раз называли лучшим спортсменом года, знал достаточно много запрещенных приемов. С другой стороны, он частенько выпадал из динамики схватки, намыливая ее бедра, спину и плечи мороженым, и всякий раз она использовала эти моменты, чтобы влепить в него очередной заряд. Она взвизгивала, смеялась, пробовала даже рычать, и сражение шло с переменным успехом, но он был силен и вынослив, и вскоре она выдохлась.

— Стоп! Хватит! — Она беспомощно откинулась на пол. Ее грудная клетка тяжело поднималась, туго натянутый лифчик больно сжимал грудь.

— Скажи «пожалуйста».

— Пожалуйста. — Она жадно дышала. Мороженое было везде — в ее волосах, в ноздрях, во рту, оно расплывалось по всему ее телу. Ее нижнее белье, которое еще совсем недавно казалось таким белоснежным, покрылось розовыми и коричневыми пятнами. Нельзя сказать, что он выглядел намного лучше. В особенности ее удовлетворило количество ягод клубники, которыми ей удалось закидать его шевелюру.

А затем рот ее пересох, когда она скользнула взглядом по прямой, как стрела, полоске золотисто-коричневых волос, рассекающей бронзовый якорь брюшной мускулатуры и уходящей в треугольник распахнутых джинсов, которые подозрительно оттопыривались. Он отследил этот взгляд.

Их глаза встретились.

Некоторое время они молчали, потом он хрипло произнес:

— Там мороженое. Это довольно приятно.

Она задрожала, но не от холода. Возбуждение, вызванное возней, поменяло свой знак. Все ощущения ее умножились и обострились, потом поделились на два. Влажный холод мороженого и жар разгоряченных тел. Грубая ткань джинсов и нежная плоть бедра. Скользкие липкие пальцы и пересохшие губы. Он и она.

Он макнул указательный палец в розовую лужицу, образовавшуюся на месте ее пупка, и повел линию вниз — к резинке безнадежно испорченных трусиков-бикини.

— Бобби Том?.. — Сердце ее упало, как будто даже совсем остановилось, и это имя она произнесла шепотом, словно творя молитву.

Он вскинул руки к ее плечам, подсунул большие пальцы под лямки лифчика и стал мягко массировать.

Острое сладкое томление, охватившее ее, стало почти невыносимым.

Словно читая ее мысли, он подсунул руки ей под лопатки, добрался до застежек и расстегнул их. Она затаилась и лежала покорно, как кукла, опасаясь, что он вдруг вспомнит о том, кто он такой, и о том, что ему вовсе незачем обнимать некрасивую девушку, которая просидела свой выпускной бал дома.

Но он не вспомнил об этом. Более того, он сбросил с Грейси холодные мокрые кружева и стал разглядывать ее. Ей почему-то не было стыдно. Да, конечно, груди ее маловаты, но нельзя же ежесекундно извиняться за это. Он улыбнулся. Она затаила дыхание, ожидая какой-нибудь шуточки, и услышала его хриплый голос, медленно катающий камешки слов.

— Боюсь, пару местечек я пропустил, мэм…

Она наблюдала за тем, как он тянет руку к мятой, бесформенной упаковке, лежащей возле ее плеча. Он подцепил на палец кусочек ванильного мороженого и перенес его на ее левый сосок. Там заработали тысячи микросверл, и она с шумом втянула в себя воздух.

Сосок сжался, стал жестким и твердым. Подушечкой пальца он стал обводить его, рисуя кружки. Она задохнулась и запрокинула голову. Он вновь потянулся к упаковке с мороженым и взялся за другой сосок.

Она застонала, ощутив сосущую боль в районе промежности. Ноги ее инстинктивно раздвинулись.

Она захотела большего. Но он продолжал забавляться с ее сосками, то растирая их большим и указательным пальцами, чтобы разогреть, то вновь охлаждая мороженым.

— О, пожалуйста… пожалуйста… — Она сознавала, что упрашивает его, но не могла остановиться.

— Спокойно, милая. Потерпи.

Он продолжал вгонять в ее груди холод и насыщать их огнем. Она склонялась к огню. Бедра ее задвигались, как жернова, перетирающие зерно. Она услышала собственный стон.

Его руки замерли.

— Что, милая? Что?

Но она уже не могла говорить.

Его ладонь, как большая птица, снялась с ее груди и метнулась к бедрам. Она успела еще ощутить сквозь тонкую ткань трусиков торопливый нажим его пальцев.