Неприличная страсть - Маккалоу Колин

Мгновенное движение, которое он сделал, заставило ее невольно отпрянуть: он скользнул как-то боком и сел с краю на стол, наклонившись к ней так близко, что она могла разглядеть необычные радужные оболочки его глаз — они состояли из множества разноцветных полос и крапинок, благодаря чему глаза могли менять свой цвет наподобие хамелеона. Зрачки были слегка расширены, в них мелькали отражения окружающих предметов. Она почувствовала, как сердце ее неистово забилось, как нахлынуло воспоминание о первых двух днях его пребывания в отделении. Взгляд его ввергал ее в странное оцепенение, он гипнотизировал, почти заколдовывал ее. Но его последующие слова вырвали ее из этой колдовской хмари, чары перестали действовать.

— Радость моя, я — все, — мягко сказал он. — Все, что ни пожелаешь. Молодое, старое, мужское, женское — все это моя добыча.

Отвращение подступило к самому ее горлу.

— Остановитесь! Не говорите этого! Это гнусно! Лицо его было совсем близко от ее лица, и она вдохнула чистый здоровый запах, исходивший от его тела.

— Ну же, сестренка, попробуйте меня! Знаете, в чем ваша проблема? Вы еще никого не попробовали. Почему бы вам не начать с самого лучшего, что есть здесь? А лучший — я, это так, женщина, ты затрепещешь в моих руках и разорвешь себе горло, умоляя еще и еще!.. Ты представить себе не можешь, что я могу с тобой сделать. Сестренка, только попробуй! Меня. Не трать себя на какого-то педика или на этого подделанного английского индюка, который сдох, и у него уже ничего не держится. Возьми меня! Я лучше всех.

— Пожалуйста, уходите, — сказала она. Лицо ее заострилось, ноздри дрожали.

— Мне обычно не нравится целоваться, — продолжал он, как будто не слыша ее, — но тебя я хочу поцеловать. Ну давай же, сестренка, поцелуй меня!

Здесь некуда было отступать: спинка ее кресла примыкала почти вплотную к стене, так что она сама едва помещалась на сиденье. Но от ее резкого рывка кресло с грохотом ударилось о подоконник. В ярости от полученного оскорбления, она резко выгнулась назад, так что даже Льюс не смог бы тут ошибиться и приписать эту вспышку чему-нибудь другому.

— Вон, Льюс! Сейчас же!

Она прижала руку ко рту, как будто боялась, что ее вот-вот вытошнит, и не сводила глаз с этого страшного в своей красоте лица, как будто воочию увидела самого дьявола.

— Ну что ж, дело ваше, пропадайте попусту, — бросил он и поднялся, похлопывая по брюкам, чтобы унять возбуждение. — Какая же вы дура! Ни с одним из них вы не получите удовольствия. Они не мужчины. Я единственный здесь мужчина.

После того как Льюс ушел, сестра Лэнгтри долго разглядывала дверь, изучая ее конструкцию с пристальным вниманием, пока наконец не почувствовала, что ужас и паника начинают ослабевать. К горлу ее подступил комок — ей так сильно хотелось плакать, что только продолжительный осмотр деталей на двери не позволил слезам пролиться. Ведь она почувствовала в нем силу, непреклонную нолю добиться своего во что бы то ни стало. Как знать, не это ли почувствовал и Майкл, пригвожденный на месте немигающими похотливыми глазами.

Раздался стук, и в кабинет вошел Нейл и закрыл за собой дверь. Одну руку он держал за спиной, что-то в ней пряча. Перед тем как сесть, он вытащил портсигар и протянул ей. По принятому между ними ритуалу, она должна была сначала изобразить на лице видимость недовольства, но сейчас ей было не до ритуалов: она выхватила сигарету и поскорее наклонилась к зажигалке — настолько необходимо ей было сейчас закурить.

При этом резком движении ее ботинки шаркнули об пол, и Нейл с удивлением поднял брови:

— Я думал, что вы всегда снимаете сначала ботинки, прежде чем сесть за стол. Вы точно уверены, что все в порядке, сестренка? Может быть, у вас температура или голова болит?

— Ни головной боли, ни температуры у меня нет, господин доктор, и я отлично себя чувствую. А ботинки остались на ногах, потому что, когда я входила, я как раз поймала у двери Льюса, а мне обязательно надо было с ним поговорить. Так что о ботинках я просто забыла.

Нейл встал, обошел стол и, с трудом протиснувшись в узкое пространство, опустился на колени около ее кресла.

— А ну-ка, поднимем ножки.

Пряжки на гетрах были очень тугими, так что ему пришлось повозиться с ними, прежде чем они расстегнулись. Он стащил гетры, развязал шнурок на одном ботинке так, чтобы его можно было стащить, и заправил край брюк в носок. Затем он проделал то же самое с другой ногой, после чего сел на корточки и повертел головой в поисках парусиновых туфель на каучуковой подошве, которые она носила в отделении вечером.