Невыносимая любовь - Макьюэн Иэн

Кларисса, наверное, чувствовала то же самое, потому что, когда мы тронулись, она слишком радостно воскликнула:

– Какая красивая куртка!

Я поблагодарил и похвалил ее платье. Меня беспокоило это совместное путешествие. Я не стремился к новой ссоре, правда, и забыть наших разногласий не мог. Но оказалось, что проведенная врозь неделя обеспечила нас нейтральными темами для разговора. Во-первых, моя встреча с Джозефом Лейси у него в саду и другие встречи, которые я организовал на сегодня, – говоря об этом, мы проехали все западные предместья. Потом принялись обсуждать работу. Появилась новая ниточка, ведущая к последним письмам Китса. Кларисса вышла на одного японского ученого, который уверял, что двенадцать лет назад в Британской библиотеке читал неопубликованные письма дальней родственницы Северна, друга Китса. В каком-то из них упоминалось письмо к Фанни, отправлять которое Ките не собирался, «песнь неумирающей любви, не тронутой отчаяньем». Каждую свободную минутку Кларисса безуспешно пыталась отследить связи Северна. Переезд библиотеки на Кингз-Кросс осложнял поиски, и теперь она подумывала слетать в Токио и прочесть заметки ученого.

Что касается меня, по поручению воскресной газеты я съездил в Бирмингем на испытания электромобиля. Еще я должен был лететь в Майами, освещать конференцию по вопросам исследования Марса. Я принялся описывать, преувеличивая смеха ради, ужас пиарщиков, когда не удалось запустить электрический прототип, но Кларисса даже не улыбнулась. Может, она размышляла о центрифуге географии – Мейда-Вейл и Кэмден-Таун, Майами и Токио, – что вращала наши жизни в разные стороны. Пока мы спускались из Чилтернза в Оксфордскую долину, повисло молчание, поэтому я заговорил о колонизации Марса. Есть шанс, что там удастся высадить простейшие формы жизни, какие-нибудь лишайники, а потом морозоустойчивые деревья, и тогда, через много тысяч лет, там появится содержащая кислород атмосфера. Температура будет повышаться, и со временем Марс станет этаким красивым уголком. Кларисса глядела сквозь лобовое стекло на дорогу, бегущую под колеса, на зеленеющие справа и слева поля и на заросли коровьей петрушки вдоль живых изгородей.

– Какой в этом смысл? Кругом такая красота, а мы по-прежнему несчастны.

Я не стал спрашивать, кто это «мы». Я опасался более личных разговоров в столь замкнутом пространстве. В прошлый раз мы ссорились долго и жестоко, хотя я совсем не кричал, что бы она ни говорила, а лишь немного повысил голос – как, впрочем, и она – и мерил гостиную шагами, в возбуждении лунатика. Это, да еще кровавое пятно на ковре, было наследством Перри – вскрытие, волна взаимных обвинений, которая в три часа утра развела нас, усталых и озлобленных, по разным кроватям. Письмо Клариссы отдалило нас друг от друга еще сильнее. Пятнадцать лет назад я воспринял бы его всерьез, решив, что в нем заключаются мудрость и деликатность, которых мне, всегда идущему напролом, не хватало. Исходя из данного мне образования я должен был бы почувствовать себя ничтожеством. Но годы делают нас тем, что мы есть, и ее письмо я воспринял как какую-то нелепость. Мне не понравился его обиженный тон самооправдания, его тягучая липкая логика, осведомленность, прячущая за собой чрезвычайно избирательную память. Сумасшедший заплатил, чтобы меня убили в ресторане. Как это можно сравнивать с чьими-то «неразделенными» чувствами? Говорить, что я нервный, помешанный и не интересующийся сексом? А кто интересовался бы сексом на моем месте? Сплошные нездоровые и шумные протесты. Я не стремился к одиночеству. Просто никто не хотел меня слушать. И она, и полицейские только усиливали мою изолированность.

Все это я высказал ей по телефону в то утро, когда получил письмо, и, конечно, это не привело ни к чему хорошему. Теперь мы сидели в ограниченном двумя метрами пространстве, действительно плечом к плечу, но наши разногласия по сути остались непреодолимы. Я глянул на Клариссу и подумал, что она красивая и печальная. Или печаль исходила от меня?

Всю дорогу до центра Оксфорда через Хедингтон мы болтали о пустяках. Я оставил машину перед домом Логанов на том же самом месте, что и в прошлый раз. Деревья вдоль узкой улочки образовывали туннель зеленого света, кое-где пробитый сверкающими лучами солнца, и, вылезая из машины, я представил, какую скучную и полезную жизнь могут вести местные обитатели. Я взял рюкзак, и мы пошли к дому по выложенной кирпичом дорожке, как какая-нибудь семейная пара, приглашенная на чай. Кларисса даже пробормотала что-то одобрительное по поводу палисадника. Чары нарастающей обыденности вмиг рассыпались, когда на пороге перед нами появился малыш Лео, голый, но с неумело нарисованными полосками, пересекающими его грудь и переносицу. Он взглянул на меня, не узнав, и заявил:

– Я не тигр, я – волк.

– Ладно, волк, – сказал я. – А где твоя мама?

Она появилась за спиной Лео, направилась к нам со стороны кухни, все в той же мрачной отрешенности. Время нисколько не излечило ее. Тот же заострившийся нос, та же краснота над верхней губой. Скомканный носовой платок она переложила из правой руки в левую, чтобы поздороваться с Клариссой и со мной. Миссис Логан предложила нам подождать в саду за домом, пока она заставит Лео умыться и одеться. Там мы обнаружили Рейчел, которая валялась в шортиках на траве и загорала. Услышав, что мы идем, она перевернулась на спинку и притворилась, что спит или упала в обморок. Кларисса присела на корточки и пощекотала девочку травинкой под подбородком.

Зажмурившись от яркого солнца, Рейчел заверещала:

– Я тебя знаю, не думай, что тебе удастся меня рассмешить! – Когда терпеть больше не было сил, она села и обнаружила перед собой не меня, а Клариссу.

– Меня ты не знаешь, поэтому я заставлю тебя рассмеяться, – проговорила Кларисса. – И я не перестану, пока не угадаешь, как меня зовут.

Она снова принялась щекотать Рейчел, пока та не завопила: «Румпельнштильцхен!» – и не взмолилась о пощаде. Когда я повернулся, чтобы пойти обратно в дом, она, взяв Клариссу за руку, предлагала ей посмотреть сад. Я заметил, что покосившаяся палатка теперь стояла на лужайке.

Джин Логан я обнаружил в прихожей, она стояла на коленях и застегивала на Лео сандалии.

– Ты уже большой мальчик, мог бы сам это делать, – говорила она.

Он гладил ее по голове.

– Но мне приятно, когда это делаешь ты, – произнес он, глядя на меня с улыбкой довольного собственника.

– Я хотел бы, чтоб вы узнали все из первых рук. Поэтому я должен знать, где мы устроим пикник.

Она поднялась и, вздохнув, описала уголок на Темзе в Порт-Медоу. А потом махнула рукой в сторону телефона у лестницы. Дождавшись, когда они с Лео выйдут в сад, я набрал номер колледжа и попросил соединить меня с профессором логики.