Девушка с амбициями - Веденская Татьяна

Я стояла в охране. Когда ты на посту, твои мозги светлы и прозрачны, как чистое стекло и пусты как детские погремушки-обманки. Вроде бы в них что-то шуршит, скрежещет, но это одна видимость. А на самом деле внутри труха или какие-нибудь бесполезные камешки. В середине марта организм, измотанный зимой, авитаминозом и работой, страстно мечтает забиться куда-то и отдохнуть. Нет сил даже трепаться. Просто нет сил. Ни на что. Особенно учитывая, что памперсов, обеспечивающих здоровый детский сон, тоже больше нет и я почти каждую ночь подскакиваю, чтобы что-то там поменять и что-то там помыть, потому что спящий мальчик не всегда в состоянии сдержать порыв. Так что ни мысли о процессе, ни планы покорения сердца Дементьева меня на посту не мучили. Я стояла на внешнем периметре в оцеплении, мечтала о перерыве, кружке горячего чая, мягкой булочке с корицей и ничто более не смущало мой мозг. Именно в этот момент прямо передо мною как лист перед травою нарисовался Дементьев. Я обалдело уставилась на него, не понимая, откуда он взялся.

– Лариса Дмитриевна? Здравствуйте! – с не меньшим удивлением рассматривал меня он, видимо, решая, то ли я нацепила наряд зимней капусты, то ли просто умудрилась за пару недель набрать так лишних килограмм тридцать. По его лицу, во всяком случае, бродили всякие неприглядные мысли.

– Респект, – мрачно кивнула я. – Чего надо? Случайно гуляем мимо места моей дислокации?

– Неслучайно. Правда, я не думал, что будет так легко вас найти, но видимо, это судьба.

– Судьба – это когда все говорит о том, что день удался, но потом тебя сбивает машина. А ваш визит сюда – просто нетактичный поступок, – вдруг выдала я и захлопнула рот от удивления.

– Почему? – не понял он.

– Потому что, очевидно, что я не планировала предстать перед вами в служебном прикиде. И не планировала вести переговоры у стен родной конторы. И в этих травмирующих меня условиях вы появляться не должны были. Но вот вы стоите передо мной и у меня почти нет надежды, что это галлюцинация.

– Что? – переспросил он обалдело. Я не стала повторять. Мне захотелось уйти, но я не имела права покидать вверенную мне точку. Тогда я захотела заплакать. Этого тоже было никак нельзя сделать. Поэтому я стояла и угрюмо молчала, глядя на роскошного Дементьева, и думая о том, что после того, как он увидел меня такой, я сама не захочу иметь с ним ничего общего. Женская гордость дороже.

– Лариса, я вам звонил. Мне сказали, что вы будете только поздно ночью и сразу ляжете спать. А мне нужно с вами поговорить. Вот я и поехал. Хоть убейте, я не понимаю, что вас так расстроило.

– Ничего, – буркнула я. Не говорить же ему, что я хотела остаться в его глазах прекрасной летящей женщиной из маленького Пежо. Что я не хотела при нем стоять в армейских ботинках и вещать в рацию о плановых проверках периметра.

– Тогда скажите, что вы со мной поговорите, – ласково сказал он.

– Не поговорю. Нам не о чем говорить, – отвернулась я.

– Нет, есть. Я вас прошу, мне надо с вами обсудить возможности заключения мирового соглашения.

– Действительно? – усмехнулась я. – Вы хотите мира? Не хотите суда?

– Ну, того суда, что вы затеяли, мы уж точно не хотим. Каким бы ни был мой клиент, он все-таки действительно отец и очень переживает сейчас.

– Это вы по его просьбе сейчас здесь? – уточнила я.

– Нет. Я по собственной воле, – отрицательно помахал головой без шапки он.

– А, по собственной дури, – передразнила его я.

– Так что? – спросил он. У меня было странное ощущение. Вот он говорит все это, но имеет в виду совершенно другое. И я отвечаю ему, мы разговариваем про какую-то там мировую, но при этом оба отлично знаем, что никакой мировой быть не может. И непонятно тогда, о чем мы тут говорим и что вообще мы тут делаем. Но никто не уходит, никто не произносит вслух, что говорить не о чем, потому что, конечно же, говорить есть о чем. Просто эти разговоры совершенно никак не связаны с делом Оливейро, а с чем они связаны, мы пока тоже не знаем, а только догадываемся. Но ни он, ни, тем более, я не говорим об этом вслух. Наоборот, вслух я произношу:

– Если вам так надо обсудить мировой соглашение, я готова. Где, как?

– Вы когда заканчиваете, – спрашивает он, вкладывая в голос максимальное уважение. Он явно боится меня обидеть. Мы танцуем как фарфоровые статуэтки, и боимся неосторожным словом или жестом разбить друг друга. Ведь все так сложно и все так страшно. И все мы много раз в жизни обжигались, и никто не хочет снова испытать боль.