Мурка, Маруся Климова - Берсенева Анна

В небольшой комнате под крышей в самом деле стоял страшный холод. Марко сразу включил обогреватель, но Марусе показалось, этот холод идет изнутри мраморных стен, а потому не исчезнет, даже если посреди комнаты развести костер.

– Я оставлю тебе телефон и деньги, – сказал Марко. И в ответ на ее протестующий жест добавил: – Мы просили твою маму, чтобы она пригласила тебя приехать. Это правильно, чтобы мы оплатили расходы. Номер твоего телефона я ей сообщу. Если ты не против.

Маруся была не против. Вернее, она с трудом понимала, о чем он говорит. Какой телефон, о чем сообщать?.. Ей казалось, она находится в таком замкнутом, таком самодостаточном мире, из которого невозможно сообщить ничего и никому. Наверное, это и было то самое свойство виллы Медичи, о котором предупреждал Марко. Но Маруся не думала, что оно проявится для нее так быстро!

Когда Марко уехал, она заметила, что он оставил не только деньги, но и продукты в двух пакетах. Есть ей совсем не хотелось. Она не понимала, чего ей хочется, и решила, что, наверное, спать.

Но как только она легла в холодную, словно тоже из мрамора вытесанную постель, все вдруг переменилось у нее внутри. Переменилось резко, мгновенно, как будто она шла себе, плыла в каком-то тумане, и неожиданно вышла из его плотного слоя, и увидела то, что казалось ей из-за этого тумана несуществующим...

Все, чем были наполнены последние дни – знакомство с умирающим человеком, который жалел, что не знал ее и не мог любить, прощание с ним, разговоры с братом, – все отступило, исчезло, утихло. И всю ее затопило, захлестнуло, переполнило то, что никуда, оказывается, не уходило. Она не могла назвать это воспоминаниями – это была она сама, это было все, чем она была.

Она, не отрываясь, смотрела на Матвея, а он рассказывал, что хочет выгнать из своей школы каких-то учителей, но сомневается, правильно ли это, и она знала, что это правильно, потому что иначе это желание не появилось, не проявилось бы в нем. Еще она видела, как он достает из-под стола ее мокрые сапоги и ставит поближе к камину. Еще – сверху, из окна цирковой гардеробной, – как он стоит посреди двора и два бандита стоят перед ним; у нее и сейчас, как тогда, чуть сердце не выскочило, когда она увидела это... И как он стреляет из пистолета и пули визжат по асфальту, и, почему-то вскользь по времени назад, как он накрывает ладонью карту и говорит, чтобы она не расстраивалась из-за того, что наука умеет, а не имеет много гитик... И как он берет ее под руку на троллейбусной остановке и ведет прочь от растерявшихся перед его напором милиционеров, а потом смеется и говорит: «Я злодея победил, я тебя освободил...»

Все это нахлынуло на нее сразу и одновременно; она не знала, что ей делать. Этого было слишком много, это было больше, чем вся ее прежняя жизнь, и жизнь нынешняя, и та, что будет дальше – без него...

– Я не могу! – чуть не плача, громко сказала Маруся. – Это неправда, этого нет, это... Это все совсем не так!

Ее колотила дрожь, она не знала, от воспоминаний или от холода, она совсем забыла про холод, как вообще забыла про эту чужую виллу со всеми ее чужими призраками. Она чувствовала только растерянность, смятение и отчаяние, потому что Матвея не было. Совсем не было.

«Это все не так! – повторила она уже про себя, для убедительности. – Я его выдумала, а не надо выдумывать, все совсем не так, мама права, мужчины не такие, как я про них выдумываю, я же в этом сама убедилась. Толя же!..»

Она специально заставила себя вспомнить Толю, просто вызвала его усилием воли, как призрак. Правда, он так и остался для нее одним лишь усилием воли и призраком, ей не удалось увидеть его ясно, как... Но это было совершенно неважно!

«Он меня тоже от кого-то спасал, – старательно, как будто повторяя школьный урок, подумала Маруся. – От наркоманов каких-то, что ли? Я уже забыла. И... тоже забуду!»

Она попробовала вспомнить, как жила с Толей. Как ей казалось, что она любит его без памяти, а потом вдруг оказалось, что это совсем не так, и как только она это поняла, ей сразу же стало странно, что она могла целый год прожить с человеком, который во всем был ей обратен. И еще она поняла, что это закон такой, неизбежный закон жизни: все в ней мгновенно может измениться до полной обратности и неузнаваемости, и что было важным, вдруг станет совершенно неважным.

Но сразу же, как назло, она вспомнила, что именно это, про важное и неважное, говорил ей Марко, но говорил совсем по-другому, чем она сама говорила себе сейчас.

«Но он же не все перечислил, что важно! – в полном отчаянии от собственного бессилия себя же в чем-то убедить, подумала она. – Марко просто сказал, что таких вещей, которые всегда остаются важными, в жизни очень немного. И, может... Может, он совсем не та вещь!»

Но стоило ей проговорить про себя эти довольно убедительные слова, и она тут же представила, что сказал бы Матвей, услышав, как она называет его совсем не той вещью. Конечно, он просто рассмеялся бы, расхохотался так, что зеленые искры брызнули бы из глаз. Маруся почему-то точно знала, что он не обиделся бы на нее за такие глупые слова.

И, представив это – как он смеется, и эти искры, – она накрылась с головой одеялом и заплакала.

Маруся не заметила, когда заснула.

Наверное, очень поздно, потому что проснулась она, когда узкое окно было полно белого сильного света. Значит, было очень даже не рано, ведь в начале апреля рассвет поздний даже здесь, в Италии.

Правда, Маруся не сразу поняла, что она в Италии. Глядя в узкое яркое окно, обводя взглядом мраморные стены, она долго не могла сообразить, где находится. Она понимала только, что находится здесь одна. Не потому, что в доме никого нет – внизу как раз таки слышались чьи-то голоса, вовсе непохожие на голоса призраков, – а потому, что... Маруся старательно прогнала от себя эту мысль, такую отчетливую, что ее не сумел прогнать даже сон, и, длинно вздрогнув от холода, вылезла из-под одеяла.

Вода в ванной комнате тоже была холодная. Вернее, из душа она текла или холодная, или, совсем тоненькой струйкой, горячая. То ежась, то отпрыгивая, Маруся постояла под этим чересчур контрастным душем и поскорее вернулась в комнату. На подоконнике стоял электрический чайник, а в одном из пакетов с едой обнаружилась коробка чая и банка кофе.

Включая чайник, Маруся выглянула в окно и увидела небольшой луг. И сразу поняла, что это тот самый луг, про который говорил Марко, – с картины Боттичелли. Ей казалось, она не помнит не то что луг, но и саму картину, хотя вообще-то видела ее в одном из маминых итальянских альбомов. Но теперь, когда она увидела этот луг воочию, то узнала сразу. Она даже окно распахнула, чтобы получше его разглядеть.