Рыцари в ассортименте - Мазаева Ирина

Как случилось оно.

Точнее, что конкретно случилось, Милочка так и не поняла, и даже сразу не осознала. Но вдруг она с пронзительной ясностью почувствовала, что она – дома. Она почувствовала себя так естественно и уверенно, что сама испугалась.

Не сказать, что все в квартире Гошика ей понравилось – и дизайн следовало продумать основательнее, и каких-то милых плюшевых мелочей ей не хватало... Но здесь, в этом конкретном, по сути, чужом и незнакомом ей помещении, лежа на плече мужчины, к которому привыкла, как к домашним тапочкам, Милочка почувствовала себя дома. В том самом «доме», о котором она мечтала всю свою двадцатидевятилетнюю жизнь. Милочка глубоко вздохнула... и расплакалась.

– Когда это было? – спросила Милочка сама себя, стоя все так же перед зеркалом в день своего тридцатилетия.

Она подошла к зеркалу еще ближе и еще внимательнее посмотрела на свое отражение, как будто все значимые события в ее жизни должны были отпечатываться на ее внешности. С такими вопросами нужно, наверное, заглядывать в фотоальбом – а Милочка обожала распечатывать лучшие фото – или пролистывать папку с фотографиями на компьютере. Сейчас же она продолжала всматриваться в собственное отражение.

Из зеркала на нее смотрела лохматая тридцатилетняя – а сегодня Милочка каждой клеточкой чувствовала своей возраст – женщина со странным выражением лица. За последние пару часов Милочка заново прожила год отношений с Гошиком и как будто даже устала. Но в отражении ее лицо было отчаянно-решительным.

– В конце концов, у меня сегодня день рождения, мне сегодня можно все. Я не хочу ничего выяснять. Я просто хочу провести свой день рождения с человеком, которого я... – здесь Милочка запнулась, – ...которого я очень хочу видеть. Разве в этом есть что-то противозаконное?

С этими словами Милочка взяла в руки мобильный и набрала номер Гошика.

Милочка проснулась с ощущением потери.

Еще не совсем проснувшись, еще только выныривая из объятий Морфея, она уже чувствовала боль утраты – как будто отобрали у нее что-то родное и дорогое. Окончательно Милочка проснулась практически в слезах. В слезах. В своей девичьей постельке. Одна.

– Ну, рассказывай. – Климка закурила в ожидании, пока принесут заказ.

Они сидели в китайском ресторанчике, что находился в Милкином доме на Вознесенском. На Милочке, что называется, лица не было. Она отчаянно вытащила сигарету из пачки Климентьевой.

– Ты же бросила? – удивилась та, но тут же понимающе протянула: – Ага-а...

– Ага, – согласилась Милочка. – Ты бы слышала, что он мне вчера устроил!

– Я же тебе звонила вечером, когда ты меня так радостно отшила. Вы в ресторане сидели, и все было прекрасно...

– Было да сплыло. Пошел он меня провожать, поднялся ко мне, страстно набросился... А когда все, собственно, произошло, надулся и повернулся ко мне спиной. Я, естественно, спрашиваю: что случилось. Молчит. Я его тормошу – отбивается. «Ну расскажи, – говорю, – я же мысли читать не умею!» А он мне знаешь, что заявляет?

– Что?

– «Я, – говорит, – на тебе никогда не женюсь, я лучше съем перед ЗАГСом свой паспорт».

– Что, прямо так и сказал? – ахнула Климка.

– Да нет... Но с тем же смыслом. И знаешь, чем мотивировал? «Ты, – говорит, – стала мне слишком близкой, а я, – говорит, – никого до себя близко допускать не хочу». И все в таком духе. Что я лезу к нему в душу. Что он сам привык решать свои проблемы. Что я его держу, что я его пытаюсь загнать, как волка, в клетку. Это я-то его куда-то загоняю! Я хочу за него замуж?! Я его приманивала – полочки бегала вешать, компьютер чинила? «Я, – говорит, – в счастье не верю». В счастье он не верит, поэтому надо сразу и самому все испортить!

Милочка почти плакала. Климка удивленно переводила взгляд с нее на утку по-пекински и обратно.

– Нет, ну ты понимаешь?! – Милочка на еду даже не смотрела. – Год меня доставать, год приручать, приучать, что дома все лампочки горят, компьютер работает идеально и всегда есть кому поплакаться – и на тебе! Вот скажи мне, как психиатр, – у него все дома? Я его в клетке держу?! Он сам такую стену китайскую возвел внутри себя, что, засунь его в настоящую клетку, он и разницы не заметит. Он же мира до смерти боится – разве не так? Ты же его видела?

– Типичный шизоид, – согласно кивнула Климка.

– Да, я помню, он твердил, что у него нет близких друзей, что он никому не доверяет – но при чем тут я? Он же хочет близких отношений, я знаю. Да все хотят любить и быть любимыми! Какого же хрена, когда счастье так близко, он прячется за свою китайскую стену?!

– Типичный интимофоб.

– А кто из нас не интимофоб? – Милочка даже попыталась палочками по столу хлопнуть, как ложкой. – Как будто мне так легко было ему довериться, как будто мне легко было поверить в... счастье! Но я же смогла взять себя в руки! А он... он...

...Милочка снова вспомнила – увидела эту ужасную сцену. Гошик отодвинулся от нее на самый край дивана. Она же приподнялась на локте. Вспомнила совет Климки – «не держи эмоции внутри себя, позволь им выплеснуться» – и подумала: «А правда, почему я все время все держу внутри себя? Могу же я, в конце концов, быть самой собой?!»

– Знаешь, кто ты? – сказала Милочка, глядя в глаза Гошику. – Ты – трус. Ты боишься жизни. Построил внутри себя свою китайскую стену, окопался там, как на войне. Кто на тебя нападает? Я? Я – твой друг. Заметь, единственный друг. А ты от меня защищаешься. Что я тебе сделала? Я часто лезла тебе в душу? Чуть-чуть стало получаться... Но ты же упрямый, ты не хочешь посмотреть по сторонам, ничего не хочешь менять. Как страус в пустыне, при малейшей опасности засовываешь голову в песок. Но мы в городе. И нет никакой опасности. Так нет же, ты с какого-то своего бзика умудряешься засунуть голову в асфальт, в железобетон... А окружающим остается общаться с твоим общипанным задом.

Почему с «общипанным задом», Милочка не знала. Но образ ей понравился. Гошик же вскочил в ярости.

– Ты что, не видишь, что я еле сдерживаюсь? Ты меня не знаешь! Ты там что-то себе навыдумывала, что я какой-то такой хороший, весь из себя.

Милочке только и оставалось сказать (и, кстати, вполне искренне):

– Ты – чудесный.

– Не смей! – взревел Гошик, натягивая семейные трусы в цветочек.

И Милочка поняла, что он действительно взбешен. Она же, как ни странно, почувствовала совершенное спокойствие.

Натянув джинсы, Гошик ткнул в нее пальцем:

– Правильно, молчи, не буди во мне зверя.

Милочка пожала плечами: