До края земли - Лоуэлл Элизабет

Теплые пальцы нежно прикоснулись к руке Кэт.

– Неужели ты ничего не хочешь спросить о своем здоровье?

Кэт открыла глаза. Там, где когда-то зачиналась жизнь, теперь не было ничего, кроме пустоты. К чему же о чем-то спрашивать? После смерти незачем задавать вопросы.

Трэвис видел мрачное уныние Кэт и не узнавал ее. Он помнил ее усталой, сердитой, страстной, смеющейся, погруженной в работу… но никогда – такой, как сейчас, – совершенно безразличной ко всему.

Страх холодными щупальцами сжал ему сердце, волосы зашевелились у него на затылке. Он приготовил для Кэт доводы, оправдания, объяснения… но ее здесь не было.

Трэвис отпустил руку Кэт и нежно погладил ее. Кончиками пальцев он нащупал пульс, и это немного успокоило его.

– Доктор Стоун предупредила, что у тебя в течение некоторого времени будет подавленное состояние, – тихо сказал Трэвис, – хотя ты знала заранее, как мало у тебя шансов доносить беременность.

Но Кэт даже не посмотрела в его сторону.

– Она также говорила, что депрессия пройдет, – продолжал Трэвис. – Физически ты здорова. Небольшое истощение, синяки, но ничего такого, что нельзя вылечить отдыхом.

Кэт молчала.

Трэвис повернул ее лицо к себе и увидел в глазах пустоту. Он прижал Кэт к своей груди, прошептал ее имя и стал легонько покачивать.

Кэт никак не отреагировала на это и даже не отстранилась. Она лежала совершенно неподвижно.

Скованный ужасом, Трэвис провел рукой по лбу Кэт, откинул волосы с ее лица. Выражение глаз не изменилось, она, казалось, не замечала Трэвиса. Ее взгляд, проходящий сквозь него, был устремлен в пространство.

Кэт вела себя так, будто его не было.

– Послушай, – настойчиво проговорил Трэвис, – мы заведем другого ребенка. Кэт? Ты слышишь меня?

Она слышала, но голос доносился издалека, и холод оцепенения заглушал его. Этот голос почти не прорывался сквозь тишину, поглотившую Кэт.

Трэвис напрягся, чувствуя, что Кэт безвозвратно ускользает от него, и снова прижал ее к груди.

– Я знаю, ты ненавидишь меня. – Голос Трэвиса срывался. – Я вернулся к тебе слишком поздно. Если ты не хочешь ребенка от меня, пусть это будет ребенок от другого мужчины. Скажи хоть что-нибудь, Кэт, хоть одно слово, но только не будь такой безучастной. Кричи и ругай меня, я заслужил это. Или заплачь. Слезы помогут тебе.

Но Кэт лежала все так же молча и неподвижно.

Трэвис с ужасом смотрел на нее, не веря в то, что держит на руках живую женщину. Ему казалось, что Кэт здесь нет. Как ни вглядывался Трэвис в лицо Кэт, он не узнавал ту, в ком так недавно кипели страсть и ум, ту, которая стала его частью. Он не узнавал женщину, чья пылкая злость опаляла его с того дня, когда Кэт сказала ему, как ничтожно мало можно купить за деньги.

Слишком мало. Слишком поздно.

Теперь Кэт полностью ушла в себя, и ничто не возвращало ее к жизни.

Трэвис с состраданием и нежностью поцеловал разметавшиеся каштановые волосы Кэт.

– Ты сейчас подавлена, но через несколько дней тебе обязательно станет лучше. Ты возьмешь свои фотоаппараты и снимешь волны, рождающиеся в океане и проходящие тысячи миль только для того, чтобы коснуться твоих ног. – Трэвис провел губами по щеке Кэт. – Быстрые волны, волны удачи. Я многому научился у них, но, увы, слишком поздно.

– Я продала все свои камеры, – безжизненным голосом сказала она.

– Кэт!.. – воскликнул он, не веря своим ушам. В этом возгласе прозвучали боль и глубокое сострадание.

Трэвису незачем было спрашивать, почему Кэт продала фотоаппараты – свою единственную отраду. Он слишком хорошо знал причину и помнил свои холодные слова: “Если тебе так уж нужны деньги, ты всегда можешь продать что-нибудь из своего фотооборудования. У тебя его хватит на трех фотографов”.

Но Кэт рассталась с частью своей жизни, со своим будущим, лишь бы отвоевать немного времени у неумолимой судьбы и сохранить его ребенка. У отца у этого ребенка было много денег, но ни капли доверия.

А ведь Трэвис отдал бы за этого младенца все сокровища мира.

Слишком мало. Слишком поздно. Кэт выскользнула из рук Трэвиса, повернулась к нему спиной и уставилась в стену невидящими глазами.

Дрожащей рукой он провел по ее неподвижному лицу, вспомнив при этом раскрасневшиеся от волнения щеки, затуманенные страстью серые глаза, нежные прикосновения и смех. И тут Трэвиса словно молния поразила очевидная и неоспоримая истина.