Двести лет вместе. Часть вторая - Солженицын Александр Исаевич

Читаем в Еврейской энциклопедии: «При отсутствии каких-либо ограничений по национальному признаку при приёме в высшие учебные заведения… в 1926/27 учебном году евреи составляли 15,4% всех студентов… СССР, что почти в два раза превышало долю евреев среди всего городского населения страны»^[571]. А дальше студенты-евреи, «благодаря высокому уровню мотивации», легко опережали в учёбе неразвитых «пролетарских выдвиженцев», рабфаковцев, – и так открывался свободный путь в аспирантуру. В первую очередь этим, уже с 20-30-х годов, определилась на долгое будущее столь видная затем доля евреев в советской интеллигенции. Отмечает Г. Аронсон: «Широкий доступ в высшие и специальные учебные заведения привёл к созданию не только кадров врачей, учителей и особенно инженеров и технических работников среди евреев, но и открыл для евреев возможность преподавательской и научно-исследовательской деятельности в университетах и других учреждениях»^[572] – в размножившихся потом НИИ, НИИ. В начале 20-х «председателем Главнауки» был (после Главтоплива) не учёный, а большевицкий деятель Мартын Мандельштам-Лядов^[573].

Ещё более разительные перемены охватили хозяйственную жизнь страны. Бухарин публично отметил в начале 1927 на партийной конференции, что «во время военного коммунизма мы русскую среднюю и мелкую буржуазию наряду с крупной обчистили». Как открыли свободную торговлю – «еврейская мелкая и средняя буржуазия заняла позиции мелкой и средней российской буржуазии… Приблизительно то же произошло с нашей российской интеллигенцией, которая фордыбачила и саботажничала: её места кое-где заняла еврейская интеллигенция». К тому же «у нас в центральных районах, в центральных городах сосредоточены еврейская буржуазия и еврейская интеллигенция, переселившиеся из западных губерний и из южных городов». И вот «даже в кругах нашей партии нередко проявляется антисемитская тенденция, уклончик»; «мы должны, товарищи, с антисемитизмом вести яростную борьбу»^[574].

Бухарин описывал картину, которая была у всех на виду. Еврейскую буржуазию не вымаривали сплошь, как русскую. Купец-еврей несравненно реже становился проклятым «бывшим», находились свои заступники и выручатели. Родственники или сочувственные из советского аппарата то полегчали в поборах, то предупреждали о грозящей конфискации или аресте. Если теряли, то – капиталы, не жизни. Тогда содействие оказывалось и полуофициально, Еврейским Комиссариатом при Совете Народных Комиссаров: ведь еврейская нация доселе была угнетённая, а значит, теперь, естественно, нуждается в помощи. Вот и Ларин, обходя расправу с русской «буржуазией», говорит только: теперь власть начала «исправление той неправильности, какая существовала при царизме до революции»^[575]. – Так и при разгроме НЭПа удар по нэпманам-евреям не мог не смягчаться их связями в административных советских кругах.

А говорил Бухарин в ответ на заметное выступление сменовеховца, в прошлом кадета, проф. Ю. В. Ключникова. В декабре 1926 профессор сказал речь «на митинге по еврейскому вопросу» в Московской консерватории: «У нас есть отдельные выражения хулиганства, которые… уродливы. Источником этого служит задетое национальное чувство [русских]. Уже Февральская революция (1917) установила равноправие всех граждан России, в том числе и евреев. Октябрьская революция пошла ещё дальше. Русская нация проявила национальное самоотречение. Создалось определённое несоответствие между количественным составом [евреев] в Союзе и теми местами, которые в городах временно евреи заняли… Мы здесь в своём городе, а к нам приезжают и стесняют нас. Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мёрзнут по 9-11 часов на улице, мокнут под дождём над [лотком] Моссельпрома, и когда они видят эти сравнительно тёплые [крытые еврейские] ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение недовольства. Эти явления катастрофичны… С этим нужно считаться. Страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве и в практической жизни и других областях… Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса – масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить, и в то же время вы видите, как люди приезжают из других частей страны и занимают жилую площадь. Это приезжие евреи… Растёт национальное недовольство и национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза. То, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет. Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом»^[576].