На территории сна - Белоусова Людмила

По другую сторону дорожки напротив нас заросли малины, а за нашими спинами кусты цветущих георгинов. Вдоль дорожки флоксы. В сознании пролетело, как весной на местном рыночке мы покупали их рассаду у женщины в ярком цветном платке с люрексом. Перед внутренним взором отчётливо промелькнуло её лицо. Надо же, что, оказывается, помнится.

В первый год на месте малинника было пусто, потом несколько лет, посаженная один раз, сама себя засевала разноцветная космея, а вдоль дорожки к дому цвели настурция и ноготки. Я явственно ощутила их запах. Снова бросаю взгляд напротив и вижу растущую вдоль дорожки настурцию: оранжевые цветочки с бардовой сердцевиной, а чуть поодаль те самые ноготки. Могу поклясться, что секунду назад на этом месте я видела кусты флоксов, которые росли здесь позже. Как же неожиданно здесь всё меняется.

– Бабушка, ты видишь то же, что и я, или нет?

Она смотрит на меня и молчит, хотя я понимаю, что она услышала мой вопрос и поняла его. После долгой паузы отвечает:

– Всё узнаешь, всё узнаешь.

Тишина. Тепло. Первая половина летнего дня.

– Ты сейчас здесь живёшь? – спрашиваю я.

– Нет. Бывала, когда здешнее проживала, а сейчас это для тебя. Я больше была в своей деревне, где сама была маленькой. Там меня моя бабушка дожидалась. Но она уже ушла дальше – всех встретила. Я сейчас у себя, но то место не из Мира.

– А откуда же? Из другой твоей жизни?

Она взглянула непонимающе и я уточнила:

– Из какой-то твоей предыдущей жизни?

– Да бог с тобой. Никаких предыдущих жизней нет. Ну да, конечно каждая жизнь происходит от тех, кто жил до тебя. Это как тело рождается от отца и матери, но ведь твоё тело только твоё. Рождаешься в Мире, потом приходишь сюда. Все приходят сюда. Здесь переживаешь и свою жизнь и тех, от которых твоя, если, конечно, хочешь.

Она опять молчит, как бы решая, сказать или нет, а потом продолжает:

– Или перестаёшь жить, если не можешь или не хочешь.

Мне кажется, что я догадываюсь, о чём она говорит.

А бабушка снова долго молчит, смотрит на меня и наконец добавляет:

– Если не хочешь или не можешь, то постепенно начинаешь забывать себя и перестаёшь жить.

– Умираешь?

– Да, как бы умираешь.

– Сразу?

– Сразу никто не может перестать быть. Только после того, как жизнь переживётся. Всё остаётся обязательно, не в тебе самом, так в других.

Я смотрю на эту молодую красивую женщину. Почти физически ощущаю доброту и любовь, исходящие от неё. Я совершенно уверена, что это моя бабушка. Но, боже мой, почему я в этом уверена? Откуда во мне это знание?

Бабушка умерла в год, когда ей должно было исполниться сто лет. Когда родилась я, ей уже было шестьдесят пять. Я её помню старенькой, сморщенной старушкой за восемьдесят, вовсе не похожей на нынешних восьмидесятилетних городских женщин. Она прожила тяжелейшую жизнь в российской деревне в эпоху революций и войн. Я помню её сморщенные дрожащие (непрекращающийся тремор) жёлтые руки, лицо с перебитым носом, постоянный беленький ситцевый платочек на голове, её особенную деревенскую речь. Русская неграмотная крестьянка, которая всю жизнь тяжело трудилась, на долю которой выпало пережить все войны двадцатого века, революцию, пережить двух мужей, родить даже не знаю сколько детей. Когда появилась я, только пятеро из них, включая мою маму, были живы. Она перебралась из голодной послевоенной деревни в город к нам в семью вскоре после моего рождения. Наша детская – это мы с сестрёнкой (мы погодки) и бабушка. К сожалению, у моей мамы очень тяжёлый характер, она ни с кем никогда не могла ужиться, и когда мы подросли и уже оканчивали школу, бабушке приходилось уезжать от нас к другим своим детям. Когда мать «отходила», она снова привозила бабушку. Умерла бабушка в Челябинске у другой своей дочери. До самой смерти она была на ногах и со светлой памятью. В свой последний день, первого мая – праздник, сидела за общим праздничным столом, даже выпила рюмочку водки и закусила домашними пельменями. Ночью моя двоюродная сестра проснулась оттого, что бабушка сползла с кровати на пол. Пожаловалась, что внутри жжет, и впала в забытьё. Скорая приехала быстро, но бабушка уже была без сознания и в течение нескольких часов умерла.

Сейчас передо мной сидит женщина на вид 30–40 лет, без признаков увядания, но освящённая мудростью прожитых лет. Говорит вполне грамотно, а ведь я прекрасно помню бабушкину специфическую речь, её малороссийский говор. К тому же я совершенно ясно понимаю, что нахожусь в собственном сновидении.