Аврора Горелика (сборник) - Аксенов Василий Павлович

Кисточкин тоже отходит в свой угол.

АБРОСКИН

Чего вы вскочили?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Так, что-то не сидится. (Садится в кресло.)

КИСТОЧКИН

(перегибается через Светлану, вытаскивает из-под кровати телефон, набирает номер). Алло! Кто у телефона?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(снимает трубку). Да. Это Треугольников.

КИСТОЧКИН

Петя, это Женя. Ну, как там? Ничего импортного не нужно?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Нет, все в порядке. Ему лучше. (Кладет трубку.)

КИСТОЧКИН

Вот и хорошо, что ничего не нужно. (Тоже кладет трубку.)

АБРОСКИН

А все-таки что вы здесь делаете?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Я еду в отпуск, в Коктебель, а здесь мне надо было рассчитаться с одним дружком.

АБРОСКИН

Как вы хотели рассчитаться?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Ну, знаете, как водится: с приветом портрету и гуд бай…

АБРОСКИН

Он сильнее вас.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Когда-то боксировали на равных.

АБРОСКИН

Вы беззащитны, а он… Вы помните, как он говорил – бронированный индивидуум. Мы, зятек, по его терминологии, примитивные человеческие существа… с элементами вырождения.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА

Конечно, вырожденцы!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Мне не очень-то легко так на него смотреть. Мы с ним учились в университете… Понимаете, мы вместе ходили по бульварам, руки в брюки, поднятый воротник, солнцем полна голова… Естественно, все к чертям отметали и мечтали о другом… Потом меня выгнали из университета.

АБРОСКИН

А он?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Он удержался. Больше того, он начал бурно прогрессировать.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА

Завидуешь?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Вот, понимаете, профессор, он, видно, думает, что вся моя неприязнь к нему от черной зависти. А я ведь любил его. Знаете, он обладает удивительной способностью влюблять в себя людей.

АБРОСКИН

В самом деле, вы ему не завидуете? Даже сейчас, когда он там…

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Я вообще никому не завидую.

АБРОСКИН

А я завидую вам.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА

Собрались два шизофреника!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

У меня очень много времени для размышлений. Я странную жизнь веду там. Вечером маленькое окошечко упирается в темную сопку, а там только огонек метеостанции и больше ничего. Мне даже не верится, что люди в мире могут жить иначе, что где-то есть футбол и огромные города, что где-то толпы людей кричат и бурлят, что в Африке, скажем, идет стрельба, а рейд Сингапура забит торговыми судами… Мне кажется, что во всем мире люди тихо добывают золото, а по вечерам смотрят в маленькие окошечки на темные сопки. Мне кажется, что весь мир населен печальными и небогатыми добытчиками золота вроде меня.

АБРОСКИН

(взволнованно). Слушайте, зять, жизнь ваша будет нелегка.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(вздрогнув). Почему же? Мне хорошо живется.

АБРОСКИН

Послушайте, я хочу понять… О чем вы там думаете?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Ну, скажем, о своей юности. Как мы стояли с этим моим дружком на Ленинских горах, не то что Герцен и Огарев, но похоже, только, конечно, никаких клятв, суровые современные молодые люди… Я думаю о юности – даром она прошла или нет?

ГОЛОС КИСТОЧКИНА

О бабах он думает!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Думаю о женщинах, о бабах. О вашей дочери, собственно говоря, я все время думал.

АБРОСКИН

А о чем вы… думаете здесь?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Здесь я думаю о том, что одной пощечиной не обойдешься. Нужно давать Кисточкину большой бой.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА

Пупсик! Тебе ли со мной биться! Умора!

Треугольников, повернувшись, долго смотрит в его сторону.

АБРОСКИН

О чем же вы еще думаете в своей пустыне?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(яростно). О людях! О человечестве! О мире!

На просцениум легким спортивным шагом выходит Кисточкин. Останавливается там.

КИСТОЧКИН

(обращается в зал). Послушай, давай серьезно: ты действительно веришь в этот бедлам?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(выходит на просцениум, становится рядом с Кисточкиным, обращается в зал). Я действительно верю в людей, иначе я бы не жил и стал бы таким, как ты, что одно и то же.

КИСТОЧКИН

(поет). Ромашки вздрогнули, завяли лютики… Ну, давай, развивай идею!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Я верю, что мир придет к гармонии.

КИСТОЧКИН

Уже сейчас есть довольно гармоничная система ракетно-ядерного оружия. Воображаю себе полную гармонию – все в мире горит, кроме нашей газеты, и я печатаю в ней очерки с поля боя. Гениально!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Представь себе, что такой атомный цинизм довольно примитивная штука. Да, конечно, в течение всей истории мы колошматили друг друга чем попало, дубинами, пиками, мечами, распинали на крестах, жарили живьем, травили химией, как клопов, сжигали в печах, гноили в лагерях, но…

КИСТОЧКИН

Но? Есть еще но?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(яростно). А теперь с нас хватит этого всемирного хамства! Сейчас время возврата всех ценностей и приобретения новых! Верю, что наступит гармония между разумом и духом! Хватит наивности! И цинизм надоел! Он вышел из моды, этот твой атомный цинизм!

КИСТОЧКИН

Браво! Какие, братцы, Спинозы появились у нас на периферии! Ах ты, пень с ушами! Это не цинизм, а оценка положения с точки зрения будущих победителей, то есть уцелевших, а мы уцелеем, то есть победим. Эх, Петяша, вымаразмирован ты до уровня таких вот кухонных вольтерьянцев. (Показывает на Аброскина.)

АБРОСКИН

(кричит). Как вы смеете, ничтожество! Какой я вам вольтерьянец!

КИСТОЧКИН

(быстро подходит к нему). Ну-ка, вставай, старый хрен! Выходи на просцениум, поговорим!

Аброскин легко спрыгивает с кровати и вместе с Кисточкиным выходит на просцениум, где по-прежнему стоит Треугольников.

АБРОСКИН

(в зал). Я марксист!

КИСТОЧКИН

(хохочет). Браво, браво, профессор! Сколько лет вас наши хлопцы учили? Семь? Десять? И все не в коня корм!

АБРОСКИН

А вы, Кисточкин, не марксист!

КИСТОЧКИН

(слабея от хохота, ложится на сцену). Ах, боже ж мой, неужели же я не марксист? Не лишайте же ж меня, профессор, всего самого святого, самого дорогого…

АБРОСКИН

Вы подлец!

КИСТОЧКИН

(вскакивает). Одно другому разве мешает? (Подтанцовывает к Аброскину.) Слова, словечки, товарищ марксист… Любите словечки? Баланда, параша, лагерная зона – все эти слова вам нравятся?

АБРОСКИН

Думаете, мне переломили хребет? Ошибаетесь! Даже там, за зоной, я сохранил веру в идеалы своей юности. И я верил, что несправедливость рассеется, как туман.

КИСТОЧКИН

Почему же несправедливость? А история, проф? Исторически-то это было справедливо. Негуманно, быть может, а? А исторический гуманизм? Если любить слова, надо уметь с ними обращаться, лапуля. Вот Сталин и Мао умели прекрасно.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Ну и что?

КИСТОЧКИН

(неожиданно растерявшись). Как что?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Сдохли оба эти ничтожества, и дело с концом.

КИСТОЧКИН

(необъяснимо «поплыл», закачался. Глухое невнятное бормотание). Сдохли, говоришь?.. Тра-та-та, говоришь?.. Чижика, говоришь, собаку, петьку, говоришь, забияку?.. А?.. Квитанции?.. Где квитанции? (Встряхивается, берет себя в руки, орет.) У меня все в порядке!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Хватит кривляться! Я вижу, что тебе не по себе.

КИСТОЧКИН

Победитель! Да я могу справиться с тобой в одну минуту.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Ну-ка попробуй!

КИСТОЧКИН

(устало). Ладно, Петька, не будем. Мне что-то стало тяжело. Знаешь, я попал в какой-то странный переплет, у меня душа раздваивается…

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Еще бы! Ты презираешь всех людей.

КИСТОЧКИН

(очень устало). Нет, я ошибся, я разбит, искалечен. Я пытался стать невозможным силачом, но оказалось, что меня ребенок пальцем может перешибить…

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(тихо). Ты это серьезно?

КИСТОЧКИН

Понимаешь, какое-то дикое состояние… должно быть, это переходный этап… Ведь все, что я сейчас говорил – это муть, позерство, это от слабости. Уехать, что ли, куда-нибудь? Возьми меня с собой, старик! Просто в память о старой дружбе.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(мрачно). Если ты это серьезно, тогда поехали.