Узница Шато-Гайара - Дрюон Морис

– Видите, кузен, до чего меня довели! – воскликнул он, театрально разводя руками. – Приходится зависеть от капризов какого-то сиенского банкира. Легко ли мне сознавать, что без него в нашем государстве порядка не наведешь!

Наконец слуга доложил о приходе того, кого с таким нетерпением поджидал Карл, и Артуа с самым любезным видом поднялся навстречу мессиру Спинелло Толомеи.

– Дружище банкир, – завопил он, подходя к нему с распростертыми объятиями, – я вам много должен и не раз обещал, что тут же расплачусь со всеми долгами, как только мне улыбнется фортуна.

– Благая весть, ваша светлость, – ответил банкир.

– Ну так вот! Для начала из чистой благодарности – а я вам искренне благодарен – хочу рекомендовать вас клиенту королевского рода.

Толомеи приветствовал Валуа почтительным наклоном головы.

– Кто же не знает его высочества, хотя бы в лицо или по слухам... Он оставил в Сиене после себя незабываемую память.

Память ту же, что и во Флоренции, только в Сиене, территория которой была много меньше, он взял за «умиротворение» всего тысячу семьсот флоринов.

Смуглолицый, с отвислыми щеками, с плотно зажмуренным левым глазом (утверждали, что банкир открывает его только в тех случаях, когда говорит правду, а это случалось столь редко, что никто не знал, какого же цвета этот закрытый глаз), с седыми, тщательно расчесанными волосами, падавшими на воротник темно-зеленого камзола, мессир Толомеи молча ждал, когда ему предложат сесть, что и соизволил сделать его высочество Валуа, смерив посетителя быстрым взглядом.

Со времени кончины старика Бокканегры, Толомеи, как и следовало ожидать, был избран своими собратьями банкирами главным капитаном ломбардских компаний, обосновавшихся в Париже, и хотя этот громкий титул не имел никакого отношения к войнам и битвам, зато давал его носителю власть куда более полную, нежели та, которой располагает коннетабль. В его функции входил тайный контроль за третьей частью всех банковских операций, происходивших на территории Франции, а, как известно, тот, кто имеет касательство к трети, имеет касательство и к целому.

– Большие перемены произошли за это время во Франции, дружище банкир, – произнес Робер Артуа. – Мессир де Мариньи, который, хочу надеяться, больше вам не друг, как он не друг и нам, находится в весьма щекотливом положении...

– Знаю... – пробормотал Толомеи.

– Вот поэтому-то я и сказал его высочеству Валуа, – продолжал Артуа, – коль скоро ему необходимо было посоветоваться с человеком, причастным к финансовому миру, что лучше всего ему адресоваться к вам, чье умение вести дела, равно как и преданность, я могу засвидетельствовать с полным основанием.

Толомеи ответил на эту тираду вежливой полуулыбкой, но про себя недоверчиво подумал: «Если бы они хотели поручить мне казну, не стали бы они зря рассыпаться в комплиментах».

– Чем могу служить, ваше высочество? – спросил Толомеи, повернувшись к Валуа.

– Чем же может служить банкир, мессир Толомеи! – ответил Валуа с той поистине великолепной дерзостью, к которой он прибегал всякий раз, собираясь просить денег.

– Это можно понимать двояко, – возразил сиенец. – Может быть, у вас есть какие-нибудь капиталы, которые вы желаете поместить на выгодных условиях, например удвоить их ценность за полгода? Или, может быть, вы хотите вложить свои деньги в морскую торговлю, которая в данное время развивается весьма и весьма успешно, ибо вы знаете, сколь многое приходится ввозить из заморских стран.

– Нет, дело сейчас не в этом, о вашем предложении я подумаю как-нибудь на досуге, – с живостью отозвался Валуа. – А сейчас я хотел бы, чтобы вы дали мне в долг небольшую сумму наличными... для пополнения казны.

Толомеи скривил губы с видом полной безнадежности.

– Ах, ваше высочество, при всем моем желании вам услужить это как раз единственное, чего я не могу сделать. В последнее время меня и моих друзей изрядно обескровили. Из той суммы, что казна взяла у нас в кредит на войну с Фландрией, мы еще не получили ни гроша. А займы, к которым прибегают частные лица (при этих словах Толомеи метнул быстрый взгляд в сторону Робера), нам не возвращают, равно как не погашают и выданных авансов; откровенно говоря, ваше высочество, замки на моих сундуках порядком заржавели. А сколько вам нужно?

– Да так, пустяки. Десять тысяч ливров.

Банкир испуганно воздел руки к небесам.

– Sаntо Dio! Святый боже! Да где же я их возьму? – вскричал он.

Робер Артуа знал, что все это, так сказать, пролог и что по своему обыкновению Толомеи еще долго будет сетовать на злополучную судьбу, непременно скажет, что он гол как сокол, громко стеная, будто Иов на гноище. Но Валуа, которому не терпелось поскорее довести дело до желанного конца, решил дать почувствовать банкиру свою власть и заговорил тем тоном, который обычно безотказно действовал на его собеседников.

– Ну, ну, мессир Толомеи! – воскликнул он. – Да бросьте вы эти штучки! Я велел вас вызвать по делу, а главное, для того, чтобы вы занялись здесь своим ремеслом, как занимаетесь им везде и повсюду, и не без выгоды для себя, надо полагать.

– Мое ремесло, ваше высочество, – ответил Толомеи, еще сильнее зажмурив левый глаз и спокойно сложив на брюшке руки, – мое ремесло не просто давать деньги, а давать их в долг. Ведь сколько времени я только и делаю, что даю, а возвращать мне долгов никто не возвращает. Я не чеканю у себя на дому монету и не нашел еще пока философского камня.

– Стало быть, вы не хотите мне помочь отделаться от Мариньи? Ведь, по-моему, это и в ваших интересах!

– Видите ли, ваше высочество, платить сначала дань врагу, пока тот находится у власти, а потом платить снова, чтобы лишить его власти, – это двойная операция, согласитесь сами, не особенно-то выгодная. А главное, надо еще знать, что произойдет в дальнейшем, удастся ли возместить расходы.

Тут Карл Валуа разразился торжественной речью, которую со вчерашнего дня повторял всем и каждому. Если ему дадут необходимые средства, он уничтожит все «новшества», введенные Мариньи и его советниками из числа горожан, вернет власть высшему баронству, установит порядок и приведет страну к процветанию, возродит старинное феодальное право, на каковом основывалось величие государства Французского. Порядок! Слово «порядок» не сходило у него с языка, как и у всех политических путаников, и никто не сумел бы ему доказать, что мир подвергся немалым изменениям за прошедший век.

– Уж поверьте мне, – кричал он, – в скором времени страна вновь вернется к добрым обычаям моего предка Людовика Святого!