Золото короля - Перес-Реверте Артуро

Алатристе снова оглянулся по сторонам:

— Мне нужны надежные ребята… Не бахвалы, не горлопаны, а основательные, умелые люди. Такие, что знают свое ремесло в совершенстве, а если припечет — не проболтаются.

Хуан понимающе покивал:

— И много ль вам требуется?

— Не меньше дюжины.

— Однако… Действуете с размахом.

— Что ж на пустяки-то размениваться…

— Я понял… А это очень опасно?

— Умеренно.

Хуан, соображая, сморщил лоб:

— Здесь какого ни возьми — сплошная труха.. Большинство годится на то лишь, чтобы фехтовать с безруким да стегать ремнем свою бабенку, когда она вечером приносит на полгроша меньше положенного, но вот этот… — он незаметно показал на одного из тех, кто сидел у стены, — подойдет. Имя ему Сангонера, тоже бывший солдат. Отчаянный малый, тяжел на руку, легок на ногу… Еще есть у меня на примете один мулат, он прячется сейчас в Сан-Сальвадоре. Зовут Кампусано, человек умелый и не болтливый… Полгода тому назад хотели повесить на него одно убийство, к которому он, между нами говоря, имел самое непосредственное отношение… Так вот, он выдержал четыре пытки и ни в чем не сознался, ибо затвердил накрепко: распустишь язык — высунешь его до пояса.

— Благоразумно, — заметил Алатристе.

— Тем паче, — философски досказал Хуан, — что в слове «нет» букв всего на одну больше, чем в слове «да».

— Это верно.

Капитан в раздумье поглядывал на Сангонеру, по-прежнему сидевшего у стены.

— Что ж, если ты за него ручаешься, возьму твоего парня — разумеется, после того, как сам с ним потолкую… И на мулата взгляну. Но двоих мне мало.

Каюк завел глаза, припоминая:

— Есть и еще в Севилье испытанные и верные люди. Вот хоть Хинесильо-Красавчик или Гусман Рамирес, у них хорошая закваска… Хинесильо вы наверняка помните — лет десять-пятнадцать назад, как Раз когда вы здесь скрывались, он убил стражника, который прилюдно назвал его поносными словами.

— Помню, — подтвердил капитан.

— А если помните, то, выходит, не забыли, что он глазом не моргнет и не попятится, даже когда жареным запахнет.

— Странно, что его самого еще не поджарили.

— Он нем как рыба, только рыба эта — акула, а потому немного найдется желающих связываться с ним… Где обитает постоянно, не знаю, но вот что сегодня вечером он будет на бдении по Никасио — это точно.

— Это еще кто такой?

Хуан кратко ввел Алатристе в курс дела. Никасио Гансуа, как выяснилось, был одним из самых знаменитых севильских удальцов, грозой стражников, манной небесной для таверн, борделей и игорных домов. Случилось так, что на узкой улочке карета графа де Ньеблы обдала его грязью из-под колес. Никасио не стерпел обиды и не посмотрел на то, что вельможу сопровождали слуги и несколько друзей — таких же, как он, юных аристократов, — и когда от резких слов перешли к делу, двоих уложил на месте, а самого Ньеблу ранил в бедро, так что выжил тот просто чудом. Немедленно налетела орава стражников и альгвазилов, началось следствие, и, хотя сам Никасио не сказал ни слова, повесили на него еще несколько преступлений, в том числе — два убийства и нашумевшее ограбление ювелирной лавки на улице Платерия. В итоге завтра будет он удавлен гарротой на площади Святого Франциска.

— Так жалко, так жалко, — сокрушался Хуан, — для нашего дела он просто находка. Но ничего не попишешь — утром его казнят. Сейчас он в тюремной часовне, и туда, как положено, придут те, кто захочет выпить с ним напоследок и скрасить ему ожидание смерти. Красавчик и Рамирес — его закадычные друзья, так что там наверняка встретите обоих.

— Сейчас же отправляюсь в тюрьму, — сказал Алатристе.

— В таком случае кланяйтесь от меня Никасио. Я бы и сам сходил: попрощаться с приговоренным к казни — дело святое, но где уж мне соваться туда при моих-то обстоятельствах… — Он замолчал и очень внимательно оглядел меня. — А что это за паренек с вами?

— Мой друг.

— Маловат еще вроде бы… — Хуан продолжал с интересом разглядывать меня, причем от его пытливого взора не укрылся и мой кинжал. — Неужто он тоже мешается в наши дела?

— Иногда.

— Славная вещица у него за поясом.

— Славная. И, поверь, он ее не для красоты носит.

— Молодой, видать, да ранний.

Беседа, уже не представлявшая собой ничего особо интересного, потекла далее: капитан подтвердил свое обещание все уладить — с тем, чтобы Каюк смог наутро безбоязненно покинуть свое убежище. Тут мы с ним и распрощались, употребив остаток дня на продолжение нашей вербовки, приведшей нас сперва в Триану, а потом — в Сан-Сальвадор, где капитан имел разговор с мулатом Кампусано — огромным темнокожим верзилой, у которого и шпага-то была длиной с алебарду, — придя к благоприятным для него выводам. Таким вот образом к вечеру под знаменем моего хозяина числилось уже шестеро новобранцев: помимо Хуана Каюка, Сангонеры, Кампусано и очень волосатого мурсийца, горячо рекомендованного прочими его сотоварищами, примкнули к нам и еще двое солдат, прежде служившие на галерах одного звали Энрикес-Левша, другой, по имени Андресито, гордо носил кличку «Пятьдесят горячих», коей был обязан тому, что как-то раз получил именно это количество плетей; порку перенес он стоически, а сержанта, прописавшего ему сие снадобье, спустя небольшое время нашли на улице с перерезанным горлом. Возникли кое-какие подозрения, но одно дело — подозревать, а другое — знать наверное.