Золото короля - Перес-Реверте Артуро

Звон и лязг. Время замедлило ход, капитан дивился тому, что на каждый его выпад не отвечают десятью-двенадцатью чужими. Почувствовал сильный удар в лицо, ощутил во рту такой знакомый металлический привкус крови. Вскинув шпагу, рубанул наотмашь — и расплывающееся белесое пятно перед ним с воплем отшатнулось. Прилив и отлив рукопашной вновь вынесли его к ступеням трапа, где было светлей, и он с удивлением убедился, что локтем прижимает к боку чью-то шпагу, бог знает как давно вырванную у противника. Выронил ее на палубу, резко обернулся, потому что показалось — кто-то лезет сзади, и, уже занеся шпагу, узнал свирепое бородатое лицо Бартоло Типуна: не разбирая, где свои, где чужие, он размахивал тесаком, и пена текла у него изо рта. Алатристе развернулся в другую сторону — и как раз вовремя: у самых глаз мелькнуло острие короткой абордажной пики. Отпрянул, отбил и сделал выпад с такой силой, что ушиб себе пальцы, когда острие шпаги, с глухим скрипом ввинтившись в тело, наткнулось на кость. Дернул локтем, чтобы высвободить завязший клинок, и, споткнувшись о бухту каната, спиной вперед упал на ступени трапа. О-охх. Показалось, что он сломал себе хребет. Сверху кто-то молотил его прикладом аркебузы, и капитан отдернул голову, вжал ее в плечи. Чувствуя, как дьявольски ломит спину, он хотел застонать: протяжный, сквозь зубы, стон — превосходный способ обмануть боль, заглушить ее, — но из глотки не вырвалось ни звука. В голове звенело, во рту по-прежнему было солоно от крови, распухшие пальцы едва удерживали рукоять шпаги. Не броситься ли за борт: староват становлюсь для таких дел, мелькнула горькая мысль.

Переведя дух, Алатристе обреченно вернулся к схватке. Здесь тебе и конец, Диего, подумал он. В тот миг, когда он, поднявшись на первую ступень трапа, оказался в круге света, кто-то выкрикнул его имя — и в этом восклицании слышались разом и злоба, и удивление. Капитан не без растерянности обернулся, выставив перед собой шпагу. И с усилием сглотнул слюну вместе со скопившейся во рту кровью, не веря своим глазам. Пусть меня распнут на Голгофе, если это не Гвальтерио Малатеста.

— Рядом со мной умирал Пенчо. Матрос-фламандец, с которым дрался мурсиец, выстрелом в упор снес ему челюсть, так что осколки костей долетели до меня. Он еще не успел опустить пистолет, как уже в следующий миг точным, быстрым и отчетливым движением я полоснул его клинком по горлу, так что матрос рухнул на Пенчо, пробулькав что-то по-своему. Крутя «мельницу», я удерживал на почтительном расстоянии прочих. Трап, ведущий на шканцы, был слишком далеко, пробиться туда я не мог, а потому мне оставалось то же, что и всем — держаться, пока Себастьян Копонс не подоспеет на выручку. Я уже не шептал имя Анхелики и даже не взывал к Господу Всемогущему — сил хватало лишь на то, чтобы спасать свою шкуру от лишних отверстий. Довольно долго я отбивался, парировал и отражал удары, а кое-какие — и возвращал. Иногда в неразберихе боя мне казалось, что я вижу вдалеке капитана Алатристе, но попытки пробиться к нему не удались. Слишком много людей резали друг друга на этом пути.

Наши дрались грамотно и умело, решительно и со знанием дела, как люди, все поставившие на карту, но и команда галеона далеко превзошла худшие наши ожидания, так что мало-помалу моряки оттеснили нас к борту, на который мы влезли при начале нашего предприятия. Что ж, сказал я себе, по крайней мере, я умею плавать. Палуба была завалена трупами, на каждом шагу мы спотыкались о раненых — стонущих, корчащихся. Становилось жутко. Нет, смерть меня не пугала, это в порядке вещей, как сказал Никасио Гансуа перед казнью. Страшили меня увечья и поражение.

… Очередной противник оказался не рыжим и долговязым фламандцем, а скорее всего — соотечественником, бородатым и худосочным. Он нанес мне несколько рубящих ударов, орудуя шпагой, как двуручным рыцарским мечом, но успеха не достиг: не растерявшись, я встал потверже, и, когда он предпринял третью или четвертую попытку и занес шпагу, — с похвальным проворством вогнал ему свой клинок в грудь по самую рукоять, оказавшись так близко к нему, что почувствовал его дыхание и едва не столкнулся с ним лбами. Мы вместе упали на палубу, и, услышав, как сломалось о настил острие шпаги, насквозь пронзившей бородатого, я раз пять или шесть ткнул его в живот кинжалом. Когда он выкрикнул что-то по-испански, я решил было, что ошибся и зарезал своего, но при свете кормового фонаря увидел незнакомое лицо. Значит, на борту есть испанцы, понял я. Да не просто испанцы, а — по одежде и настырности судя — вояки.