Роза и лилия - Мессадье Жеральд

Войдя во вкус дела, д'Эстутвиль пошел на приступ. Войска выбили двери таверны «У святого Этьена», задали хорошую взбучку школярам и препроводили их в Гран-Шатле. Тут стало уже не до смеха. Полиция давно косо смотрела на все эти университетские привилегии и свободы. Д'Эстутвиль учинил обыск в таверне и кроме множества всяких вывесок, которые цвет французской молодежи имел обыкновение срывать, пребывая в веселом настроении, обнаружил кинжалы, древние короткие копья и — о ужас! — настоящую кулеврину.

Кулеврина! Так эти проказники хотели объявить королю войну!

На самом деле это грозное оружие было ни на что не пригодно и выносилось на свет божий лишь для того, чтобы принять участие в пасхальных и рождественских представлениях на сюжет взятия Иерусалима римлянами. Однако в соглашениях между гражданской и университетской властями было четко прописано, что учащимся запрещается хранить любое оружие, не исключая и простой палки.

Д'Эстутвиль приказал обыскать все заведения, служившие пристанищем школярам, включая «Образ святого Николая» и особняк Кокрель. Не обращая внимания на брань в свой адрес, все эти латинские ducianus culi и прочие vitis vitiosus,^[25] помощники прево сделали свое дело и снова нашли кинжалы, дубины и фитили. Конечно же они не упустили случая присвоить заодно пару подбитых мехом плащей преподавателей, кое-что из оловянной посуды и — удивительное дело! — книги по грамматике, известные всем и каждому своим подрывным духом.

Первым этажом дело не ограничилось: вояки спустились в погреба и опустошили бочонки с вином нового урожая.

Бдительности их можно было только позавидовать: солдаты даже задержали некую женщину «с оружием в руках». Когда они ворвались на ее кухню, несчастная как раз резала овощи…

Бесчинства продолжались всю зиму. Раскаты смеха потонули в холоде, страхе и гневе. То, что начиналось как фарс, обернулось войной. Она лишь подтвердила, что Жанна была права, когда решила, покидая дворец Турнель, больше не иметь дела с сильными мира сего. Власть была воплощением жестокости, ощетинившейся лезвиями, отравленными стрелами и острыми крючьями.

Но последнее слово в войне Пет-о-Дьябль не было еще сказано.

С приближением Пасхи противостояние пошло на убыль. С церковных амвонов и папертей храмов, начиная с самого собора Парижской Богоматери, звучали слова о Страстях Иудея, жившего пятнадцать веков назад и тоже пострадавшего от властей предержащих. Все это, правда, лишь приглушило взаимную неприязнь, давая ей время отстояться и созреть.

Наступил пост.

В понедельник на улице Галанд появилась процессия кармелитов. Босоногие братья направлялись к собору Парижской Богоматери. Суровые звуки молитв разнеслись в морозном воздухе. Идти по снегу было нелегко, но людям хотя бы не приходилось наступать на нечистоты. За братьями шла толпа горожан, по большей части обутых. Некоторые из них пришли издалека и второпях просили у Сидони пирожок и стакан вина, чтобы подкрепиться и продолжить путь.

Другая процессия, на сей раз бернардинцев, спустилась с Сент-Авуа и через Гревскую площадь проследовала к Сент-Эсташ. От монмартрских ворот пришли францисканцы. От ворот Сент-Антуан — кордоньеры.

Августинцы, якобиты и матуринцы последовали за ними.

Монашки тоже не упустили случая принять участие в торжествах. На улицах города появились дочери конгрегации Сент-Ор, францисканки, кармелитки и многие другие. За ними неизменно шествовали набожные горожанки.

Для блудниц день был потерян: все улицы были запружены процессиями. Так называемые «кокийяры» тоже не хотели отставать от всех и старались приобрести хоть немного уважения добропорядочных подданных короля. Хотя они и претендовали на статус паломников Святого Иакова Компостельского, как о том говорили их страннические посохи, на поверку это был просто сброд, беспризорные, фальшивомонетчики, нищие и грузчики. Они, ясное дело, носили тонзуру, но с единственной целью ускользнуть из лап гражданского правосудия. Когда их задерживали пешие стражники, Церковь тут же требовала их себе, и делала это вовсе не из христианского милосердия, а чтобы лишний раз продемонстрировать свое право независимого суда. В стране было два правосудия — королевское и епископское. Второе было куда более снисходительно, хотя церковным властям и случалось отправлять на виселицу закоренелых преступников. Получалось, что и виселицы были разные — церковные и светские.