Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Алексеев Сергей

– Ты свои грехи замаливай, а они еще не нажили. А то скоро как кержаки станем! И к твоему попу я не поеду, а сюда явится, так накостыляю еще!

Бабушка только губы поджала, но нас на колени больше не ставила и повторять молитвы не заставляла. Оказывается, она давно убеждала деда поехать к батюшке в храм и проговорилась, что ее лишили причастия, но за что, молчала, как партизан. О Гое она теперь и слышать не могла, и когда о нем заводилась речь, или уходила, или сердито отворачивалась, и таким образом еще сильнее притягивала внимание к случайно зашедшему в дом человеку. Чаще всего о нем вспоминал отец, пытающийся с научной точки зрения объяснить природу лекарских способностей Гоя. Сначала он долго изучал влияние горячей бычьей шкуры на тело человека, и когда резал бычка, завернул свою левую, подвернутую на мотоцикле, ногу и пролежал так всю ночь – ничуть не помогло. Тогда он сделал вывод, что нужен-то обязательно красный бык, значит, благотворное действие оказывает масть. Отец очень много читал и знал разные непонятные слова.

– Все дело в ферменте! – заявил он. – Тебя вылечили ферментом.

На третий год он однажды прибежал с промысла в середине сезона, будто бы за продуктами, а на самом деле, скитаясь по охотничьим избушкам, наконец-то понял, в чем дело.

– Тять, Гой давал тебе соли? – стал пытать деда.

– Чего тебе? Давал, не давал… – неохотно заворчал тот. – Главное, на ноги поднял…

– А про что вы целых три часа говорили?

– Да ни про что. Так, брехали по-стариковски…

– Только ты мне не ври, тять! Ну скажи, про что? Может, он как-нибудь эдак тебя лечил?

– Ничем он не лечил! Ни так, ни эдак.

С той поры, как от нас ушел путник, у деда осталась лишь одышка да простреленная несгибаемая нога, все другие болячки зажили и даже будто бы изорванное медведем лицо стало разглаживаться. Раньше в свои пятьдесят семь лет он выглядел глубоким стариком, а тут вроде помолодел, повеселел, взбодрился и не то чтобы молчаливым сделался, а каким-то хитровато-скрытным, что-то не договаривал, ухмылялся, отшучивался и относительно Гоя никогда не высказывал своего мнения. Он снова начал бондарничать, ухаживать за пасекой, ездить на рыбалку и осенью стрелять белок в лесу за поскотиной.

Каждый раз, как только ему становилось лучше, дед собирал инструмент в специальный ящик, укладывал котомку и просил отца отвезти его в Зырянское, откуда он уже самостоятельно добирался до железной дороги в Асино. Несмотря на тихий протест домашних и особенно бабушки, он уезжал на четыре-пять месяцев в даль неведомую, на свою родную Вятку-реку, где занимался отхожим бондарным промыслом. После войны и таких ранений его пытались каждый раз остановить, но строптивый дед бил кулаком по верстаку.

– Молчок!

И уезжал, даже ни с кем не простившись. Возвращался он по-всякому, но всегда больной, едва живой, и его начинали выхаживать всей семьей. Говорили, раза три, еще до войны, он зарабатывал большие деньги, но чаще только себе на прокорм и обратную дорогу. Тогда дед был молчалив и стойко выносил все упреки. Помню, расстроенная бабушка выговаривала ему:

– Небость, два года тому хоть семьсот рублей привез, а ныне и на гостинцы не заробил. Что ж там, на Вятке, кадушки никому не нужны? А может, прогулял, денежки-то, лешак? Иль с бабенкой какой схлестнулся?

И вот теперь она ждала, что дед начнет собирать инструменты и поедет на отхожий промысел, но он глядел на бабушку, ухмылялся, насвистывал «Черного ворона» и выстругивал нам с сестрой живые игрушки – пильщика с пилой, мужика-кузнеца с медведем-молотобойцем, карусели, пожарных с насосом и прочие забавные штучки. На приставания отца обычно махал рукой или весело сердился.

– Так вот, тять, он тебя солью вылечил! – заявил отец. – И шкура с ферментом тут ни при чем! Он дал тебе какой-то особой соли. А может и не соли, а другого вещества.

– Не знаю. – ухмыльнулся дед. – Помогло, и ладно…

А батя не мог успокоиться и стал выпытывать у меня.

– Ты помнишь, какого вкуса была соль, которую Гой давал?

– Помню, – признался я.

– Ну и какого?

– Соленого.

– Нет, ты погоди. Соль ведь тоже бывает разная. Поваренную мы едим, каменную коровы лижут, лоси. Есть еще морская – или в войну мы из болотных кочек вымачивали.

– Она вся одинаковая.

– Но ведь которая у Гоя была, помогла тебе? А эту ешь, ешь, и ничего.

– Мне шкура помогла. Отец лишь головой покачал.

– Эх вы… Ничего не понимаете.