Кони, кони… - Маккарти Кормак

Не в этом дело. Правота или неправота тут ни при чем. Ты должен это понять. Главное в том, кто выносит приговор. В данном случае это моя обязанность. Вот мне и приходится это делать.

Джон Грейди снова услышал тиканье часов. Дуэнья Альфонса продолжала пристально смотреть на него. Он взял шляпу, встал.

Я только хочу сказать, что вам не обязательно надо было приглашать меня сюда, чтобы сообщить об этом.

Верно. Именно поэтому я с трудом заставила себя пойти на это.

Со столовой горы в мрачном закатном освещении им было хорошо видно, как на севере собирается гроза. Внизу в саванне нефритовые пятна озер казались просветами, открывавшими еще одно небо. На западе под тяжелой шапкой туч проступали кровавые полосы, словно кувалда грома наносила тучам страшные раны. Джон Грейди и Ролинс сидели, по-портновски подогнув ноги. Сидели на земле, которая сотрясалась от раскатов грома. Они подкладывали в костер остатки старой ограды. Птицы вылетали из полутьмы, и на севере, словно горящий корень мандрагоры, появлялась очередная молния.

Что еще она тебе сказала, спросил Ролинс.

В общем-то больше ничего.

Думаешь, ее попросил поговорить Роча?

Думаю, она говорила от своего собственного имени.

Значит, она решила, что ты положил глаз на хозяйскую дочку?

Но ведь так оно и есть.

А как насчет того самого?

Джон Грейди посмотрел в огонь.

Не знаю. Я об этом не думал.

Ролинс усмехнулся.

Джон Грейди посмотрел на Ролинса, потом на огонь.

Когда она возвращается, спросил Ролинс.

Примерно через неделю.

Не понимаю, почему ты вдруг решил, что она так уж заинтересовалась тобой.

Зато я понимаю.

Костер зашипел – в него стали падать первые капли дождя. Джон Грейди посмотрел на Ролинса.

Не жалеешь, что приехал сюда?

Пока нет.

Они сидели, прикрывшись дождевиками, и говорили из-под капюшонов, словно обращаясь к темноте.

Старику ты, конечно, нравишься, говорил Ролинс. Но это вовсе не значит, что он будет сидеть и смотреть, как ты волочишься за его дочкой.

Знаю.

У тебя на руках нет козырей, приятель.

Знаю.

Кончится дело тем, что нас обоих потурят отсюда в три шеи.

Они смотрели на костер. Столбы от ограды сгорели, а проволока осталась. Скрючившаяся, она отчетливо виднелась на фоне догоравших углей, и некоторые витки раскалились докрасна. Казалось, в металлических жилах пульсирует кровь. Из темноты появились кони и остановились как раз на границе света и тьмы. Они стояли под дождем – гладкие, темные, и их красные глаза горели в ночи.

Ты так и не сказал мне, какой ответ собираешься ей выдать.

Я сделаю все, что она попросит.

А что она попросила?

Пока ничего.

Они замолчали, глядя на костер.

Ты ей дал слово?

Сам толком не знаю – дал или не дал.

Но ты или дал слово, или нет. Иначе не бывает.

Я и сам так подумал бы. Но я, честно, не знаю.

Пять дней спустя Джон Грейди спал у себя в каморке. Вдруг раздался стук. Кто-то стоял у двери. Сквозь щели между досками пробивался свет.

Кто там?

Это я, прошептала Алехандра.

Сейчас.

Он встал, натянул в темноте штаны, отворил дверь. За порогом стояла Алехандра с фонариком в руках, направив луч в землю.

Она подняла фонарик, словно подтверждая, что это она. Джон Грейди растерялся. Он не знал, что сказать.

Который час, наконец спросил он.

Не знаю. Наверное, одиннадцать.

Он бросил взгляд через узкий проход на дверь каморки конюха.

Мы разбудим Эстебана, прошептал он.

Тогда пригласи меня к себе.

Он сделал шаг назад, и она прошла мимо, обдав его запахом духов, шурша одеждой. Он поспешно закрыл дверь, опустил задвижку и обернулся к ней.

Лучше я не буду зажигать свет, сказал он.

Не надо. Движок все равно не работает. Ну что она тебе сказала?

Разве она от тебя это скрыла?

Нет. Но я хочу все услышать от тебя.

Сядь.

Алехандра устроилась на краешке кровати, подогнув под себя ногу. Горевший фонарик она сначала положила на одеяло, а потом спрятала под него.

Она не хочет, чтобы нас видели вместе, начал Джон Грейди.

Наверное, Армандо наябедничал. Когда ты ставил в конюшню вороного.

Наверное.

Не потерплю, чтобы она мной командовала, сказала Алехандра.

Необычное освещение придавало ей театральный, загадочный вид. Она провела рукой по одеялу, словно что-то с него стряхивая. Потом посмотрела на Джона Грейди. Ее лицо было бледным и серьезным. Глаза почти совсем спрятались в тенях и лишь иногда напоминали о себе, поблескивая. Горло чуть подрагивало. В лице и фигуре появилось нечто новое. То была печаль.