Каждому свое - Пикуль Валентин

– Держать каждый забор… каждое дерево…

Наполеон все время спрашивал у Бертье:

– Где же пленные? Сколько их взято?

Бертье он просто надоел этими вопросами.

– Да какие тут пленные, если все держится на штыках! Убивают всех подряд, никого не щадят – ни мы, ни они… Вы посмотрите, сир, что они там вытворяют!

Русская армия широким полукругом плавно, но жестко охватывала фланги французов. Наполеон, почуяв опасность, выдвинул корпус Ожеро, и корпус полег замертво, а сам Ожеро, весь израненный, едва выбрался живым.

– Если б не эта пурга… – оправдывался он. – Ради чего мы сюда забрались? Что нам тут надо?..

Дохтуров вел конницу прямо на кладбище.

– Вот он! – и палашом указывал на императора.

Наполеон увидел близ себя плещущие взмахи палашей, кромсающих его «ворчунов», он растерянно озирался:

– Бертье, что такое? Это не бой… резня!

Мюрат, спасая шурина, стронул лавину доблестной кавалерии. Он опрокинул ряды русской инфантерии, но ничего не достиг и пошел обратно, впервые узнав, что против урагана его неистовых сабель русские умеют выставлять жала штыков, они вышибают всадников из седел, вспарывают животы лошадям. Но с другой стороны кладбища Прейсиш-Эйлау князь Петр Багратион ударил своей конницей, к Наполеону уже подвели лошадь, он видел бегущих солдат гвардии, призывая их:

– Не терять знамен… берегите моих орлов!

Мимо него пронесло в седле умирающего казака, который, уже ослепленный смертью, уносил как раз императорского орла, размахнувшего блестящие крылья. Бертье доложил, что корпус Нея на подходе, еще немного – и можно пускать в дело корпус Даву.

Ней, оглядев поле битвы, сказал перед атакой:

– Великий Боже, что нам даст этот день?

Наполеон выпустил и Даву в эту мясорубку сражения:

– Смотрите на Даву – он сегодня станет велик…

Русским было сейчас все равно, какого зверя выпустит Наполеон из клетки – Ожеро, Нея или Даву. Пушки батарей Ермолова и Раевского работали так, что в воздухе кружились обломки оружия, взлетали каски и кивера, оторванные ноги лошадей и руки всадников, сжимающие сабли… Даву отошел… Наполеон почуял нутром, что дух его армии уже поколеблен в атаках, которые не дали ему никаких результатов. Он уже фантазировал, что сказать в бюллетене – для парижан, для Европы, для всего мира… В самом деле, что тут скажешь?

– Где же пленные? Где пушки? Где знамена?

Трофеев не было, а снег к вечеру стал коричневым от крови, которой в этот день не жалели ни русские, ни французы, трупы лежали грудами – да, это бойня! И нельзя закончить ее, и только ночь смогла прекратить резню… Беннигсен созвал генералов, спрашивал: как поступать далее?

– Утром начнем все сначала, – сказал Ермолов, как всегда мрачный. – Начнем с первого выстрела до последнего.

– Мы уже победили! – воскликнул пылкий Багратион. – В этом нет сомнений. Не будем ждать утра… сейчас!

Граф Петр Толстой был осторожен в выводах:

– Господа, Наполеон сегодня НЕ победил нас…

По законам того времени победившим считался тот, кто оставался ночевать на поле битвы. Беннигсен отвел свою армию ближе к Кенигсбергу, а Наполеон, обрадованный, отправил в Париж хвастливый бюллетень о своей победе. Дабы пресечь сомнения журналистов, он восемь дней подряд еще морил голодом и морозил своих солдат у Прейсиш-Эйлау, этой долгой стоянкой доказывая Европе правдивость своего лживого бюллетеня.^[10] Он никого не обманул: его армия не могла опомниться после битвы, нервное потрясение было слишком грандиозно, и Наполеон все время допытывался у Бертье: «Отошел ли Беннигсен? Далеко ли?..»

Разом началась оттепель. Всю солому с крыш обобрали, скормив ее несчастным лошадям. Госпитали Кенигсберга были забиты русскими ранеными («Из коих многия до сих пор не получали перевозки, около 10 мрут каждодневно» – это слова очевидца). Беннигсен расписал в донесении свою, конечно, победу, чтобы царь порадовался, он депешировал ему, что отсылает в Петербург двенадцать императорских орлов:

– Несите их все сюда… курьеры ждут!

Из двенадцати орлов нашли только пять, и Ермолов сказал:

– Остальных не ищите – их уже пропили.

– Как пропили? – обомлел Беннигсен.

– А так…

Выяснилось, что солдаты, не понимая ценности священных для Наполеона реликвий, обменяли его орлов на водку в прусской деревне. Не будем судить их за это: продрогшие на морозе, они хотели согреться. Но зачем орлы французской гвардии нужны в крестьянском хозяйстве – кто знает…