Аристономия - Чхартишвили Григорий Шалвович

Сзади кто-то гнал галопом. Оглянулся – Шурыгин.

– Сидай! Чего подметки топтать?

Антон вскарабкался на лошадь, позади седла, растопырил ноги в обхват широкого крупа.

– Эх, Антошка…, – ругнулся Харитон. Он был распаренный, красномордый. – Какие были бы карточки! На всю жизнь память. Гад ты, понял? И помяться с Самохиной толком из-за тебя не вышло.

– Не дала?

– Попробуй мне не дай. Но мне одного раза мало. Только распаляюсь.

Поехали шагом, небыстро. Знакомый боец из первого взвода, по прозвищу Гопа, веселый и пьяный, рысил навстречу. По обе стороны седла набитые мешки.

– Запаздываешь, Шурыгин! – заорал он. – К морковкину заговению поспеешь!

Харитон привстал в стременах.

– Что там? Богато?

– Походяще. – И похвастался: – Бабу откобелил, добра добыл.

– Почему рукав в крови? – спросил Антон. – Поранился?

Гопа засмеялся:

– Ни, то не моя. Мужик бабы сунулся, жидок отчаянный… Ох, братва, ехай-поспешай, пока есть чего брать и девки не все попрятались.

От этих слов Харитон пришел в волнение.

– Держись за меня крепче, Антошка! А не то слезай, всё одно шукать не шукаешь!

Антон спешился с большой охотой.

– Да, я лучше пешком. Гляди там, Харитон, не зверей.

Но Харитон не слышал – пришпорил своего вороного, только пыль взвилась.

У самых домов Антон остановился. Не повернуть ли? Где-то надрывно кричала женщина, в воздухе пахло гарью.

Вроде бы всё давно себе объяснил. Это война средневековая – без рыцарства, перемирий, пленных и прочей игры в благородство. Честная война, где никто не прикидывается добреньким. Есть победа – и есть смерть, а посередке ничего. Схватились две силы, которым невозможно договориться. От этого столько жестокости и зверства. Как может не грабить революционная армия, лозунг которой – отмена частной собственности? Как может пройти мимо беззащитной женщины такой вот Харитон Шурыгин? Все равно что волк пройдет, не тронув овечку. Горе слабым – вот что такое настоящая война. И горше всего евреям. Дело не в религиозной или национальной ненависти. Просто из всех жителей этого края евреи – самые чужие. С точки зрения кубанского казака или крестьянина (33-й кавполк формировался на Ставрополье), евреи меньше похожи на нормальных людей, чем украинцы. Своего брата казака, или русского, или даже «хохла» шурыгины еще могут пожалеть, но чужой для них либо угроза, либо добыча, третьего не бывает. А кроме того, в еврейских местечках обязательно есть зажиточные дома.

Обычно, если начинался «хап» (то есть повальный грабеж) и «драй» (это когда по чердакам и погребам ищут спрятавшихся женщин), Антон просто уходил в обоз. С каждым днем погромы становились всё безобразней. Воевать больше никто не хотел, поднять эскадроны в контратаку почти никогда не удавалось, зато каждый конник, предчувствуя конец похода, старался напоследок урвать побольше. Грабили уже не на польской территории, на своей – всё подряд. Полковой обоз за месяц увеличился втрое…

Женщина всё кричала. Где-то в другой стороне завыла еще одна, жалобно и безнадежно.

«Провались они, фотокарточки. Вот возьму и расколочу всех красных героев!» Антон снял с плеча сумку, посмотрел на аккуратно уложенные пластины. Вздохнул. «Не расколочу. Побоюсь. Но и печатать снимки в этом злосчастном местечке, под женские вопли, тоже не стану».

Он хотел повернуть обратно, но вдруг, боковым зрением, заметил какое-то движение.

Кто-то полз через улицу, от одной ограды к другой.

Женщина. Нет, молоденькая девушка с длинной черной косой. Ползла она странно – отталкиваясь одними руками, ноги с вывернутыми ступнями просто волочились по земле.

Ранена?

Антон подбежал.

– Что с вами?

Девушка, кажется, была не в себе. Увидев приближающегося человека в ремнях, она вскрикнула, поползла с удвоенной скоростью. Когда же Антон ее догнал, повела себя непонятно: задрала подол рваной юбки, натянула ее на голову и замерла.

Обнаженная нижняя половина тела была в синих пятнах, бедра перепачканы кровью, ягодицы в длинных царапинах.

Антон с ужасом смотрел на голые ноги. В верхней своей части, до колен, они были плотно сдвинуты, а у колен изгибались под неестественным углом. Судя по вмятинам и гематомам, кто-то перебил нижние конечности прикладом или обухом топора.

– Не двигайтесь! – крикнул Антон. – Лежите и не двигайтесь!

Девушка попробовала перевернуться на спину – не смогла. Суетливо схватилась за одну ногу, за другую, попыталась их раздвинуть.

– Не вбывайте, – истерически всхлипывала она. – Почекайте, я зараз, я швидко…

Она охала от боли, ноги не слушались.

– Перестаньте! Не трогайте! Нужно наложить шины. Господи, что случилось?

– Воны казалы: лягай добром, бо ноги переломаем… Я не лягла, так воны рушницею…

Чем зафиксировать? Антон огляделся. Выдернул из плетня две палки.

– Я сейчас оторву от вашей юбки несколько полосок материи. А вы лежите и не шевелитесь. Будет больно, потерпите.

– Не треба, – сказала девушка, перестав всхлипывать. – Краще бижить до хаты, врятуйте Цильку… Цильке лише десять рокив… Бижить, бо воны Цильку до смерти убьют.

Антон посмотрел, куда дрожащей рукой показывает девушка – на дом через улицу. Оттуда, будто дождавшись этой секунды, раздался тонкий, полный ужаса крик – и уже не умолкал.

«Если это свои, из второго эскадрона, можно попробовать, – подумал Антон. – Если чужие, лучше не соваться». И вдруг заметил во дворе привязанного к крыльцу знакомого вороного жеребца.

– Лежи и не двигайся. Я сейчас.

У порога хаты ничком лежал мужчина. Вся верхушка черепа отсечена косым сабельным ударом. Тут уже не поможешь.

В маленькой горнице было тесно. У стены свалены наспех связанные узлы. Посередине, толкаясь плечами, переминаются трое бойцов – все свои, из второго.

Один, по фамилии Рычков, обернулся, подмигнул.

– Антошка? Давай к нам, после Храпченки будешь. Кончай дело, Шурыгин! Не один!

Антон заглянул через плечо Рычкова. Увидел широкую спину Харитона, под которым было почти не видно девочку, только торчали в стороны худенькие ноги да моталось по полу белое лицо с зажмуренными глазами и разинутым ртом.

– Что ты делаешь, Шурыгин?! Это же ребенок! – Антон схватил насильника за портупею, попытался оттащить.

Харитон дернул шеей. Налитый кровью глаз был мутен.

– Отчепись, убью!

– Не трогай ее! Тебе взрослых мало?

Щеку Шурыгина свела судорога.

– Клобуков, ты? Своих бережёшь, жидюга? У, падаль очкастая!

От чудовищной силы удара – локтем в скулу – Антон отлетел, стукнулся затылком о стену, сполз на пол.

Второй, третий и шестой эскадроны 33-го кавполка, неделю назад устроившие кровавый погром в местечке Полонное, были выстроены в незакрытое каре, буквой П, на голом поле под железнодорожной насыпью. Перед рассветом село, где остановился полк, было окружено частями особого назначения. Проштрафившиеся эскадроны были выведены без оружия, в полном составе. Даже при лошадях никого не оставили.

Двести сорок два человека стояли тремя шеренгами под наведенными башнями бронепоезда, под пулеметными стволами развернутых в поле тачанок. Курить и разговаривать было запрещено под страхом немедленного расстрела.

Посередине каре, опустив головы, стояли командир и военком бригады. Комполка тоже был здесь – со связанными за спиной руками, без ремня. На кителе дыра от сорванного ордена Красного Знамени.

Никто не объяснил бойцам, чего они ждут, хотя стояли так уже два часа. Давно рассвело. Серая трава то пригибалась под порывами осеннего ветра, то снова распрямлялась. По серому небу, тоже рывками, ползли серые облака. На них Антон и смотрел единственным глазом. Второй еще не раскрылся, огромный отек до конца не сошел. Сегодня не подташнивало и головная боль стала слабее, но все-таки покалывал висок. Нормальная симптоматика сотрясения мозга.

Поразительно, что никто не сопротивлялся и даже не перечил, думал Антон, следя за маленьким облачком – оно, единственное из всех, почему-то было абсолютно белым. Дикая пугачевская вольница безропотно, даже суетливо повиновалась приказам. Вот и сейчас все стояли смирно, даже почти не перешептывались.

После Полонного – это правда – настроение в эскадронах было тревожное. Многие бойцы выглядели сконфуженными, шли разговоры о том, что-де «малость перегуляли» и «как бы оно не того».

Когда Антон очнулся, в хате никого не было. Эскадронцы ушли, девочка тоже куда-то делась. Хватаясь за стены, Антон вышел на улицу. В нескольких местах горели дома. Девушка, которой он не успел наложить шины, лежала на том же месте. Мертвая. Переломанные ноги широко раздвинуты, юбка задрана. Кто-то до нее опять добрался.

Всю неделю Антон не появлялся в эскадроне, держался при полковом лазарете. Во-первых, паршиво себя чувствовал. Во-вторых, не знал, как разговаривать с Шурыгиным и остальными. Только вчера вечером наконец собрался с духом и вернулся. Поговорить не поговорил, все уже дрыхли. Решил отложить объяснение до утра. А вместо этого угодил под облаву. Выгнали вместе со всеми – и вот: поле, пулеметные дула, ползущие облака.