Каждому свое - Пикуль Валентин

Балашову он доложил, что в армии противника пищевых рационов осталось на двадцать дней, и – точка.

– А что они дальше жрать станут? Землю?

– Всех лягушек переловят, награбятся. Жаль лошадушек, – вздохнул Орлов. – Все поля и дороги вымощены их телами, даже конница Мюрата едва таскает ноги.

– Ну, так им и надо! – мстительно ответил Балашов…

Орлов выведал немало. Путем умозаключений он проник и в помыслы Наполеона, а богатая интуиция культурного человека, помноженная на аналитический ум, скоро уже даст в руки полководцев России материал для тех планов, которые давно тревожили холодный разум Барклая-де-Толли.

Перед отъездом из Вильно поручик встретил Наполеона на ступенях крыльца, император громко прищелкнул пальцами.

– Где-то я вас уже встречал, – сказал он.

– Возможно, в Тильзите, сир.

– Но выглядели вы тогда иначе… совсем иначе!

– И это возможно, сир, – не возражал Орлов.

– Я запомню вас, поручик. В следующий раз я сразу же сочту вас своим военнопленным…

Вернувшись в Главную квартиру, Михаил Федорович дал императору полный отчет о виденном, особо отметив:

– Наполеону и его маршалам не удалось даже окружить нас, как ни старался Мюрат, загнавший свою конницу. Наконец, генералы обескуражены отсутствием с нашей стороны упорного сопротивления. Они не понимают этой войны.

– Ну, пусть не понимают и дальше, – сказал царь…

22 июня в Видзах было созвано экстренное совещание в Главной квартире, среди высших военачальников сидел и поручик Орлов, – так высоко ценили тогда его знание противника! Но за этим же столом Орлов увидел и того прусского офицера, которого однажды встретил по дороге в Литву:

– Вы были с Дибичем, я забыл вашу фамилию.

– Клаузевиц, – был ответ. – Карл фон Клаузевиц. Пустое имя могу дополнить собственной характеристикой: изменник своему королю, я никогда не стану изменником отечеству…

После совещания Александр отличил Орлова:

– Отныне вы мой флигель-адъютант с зачислением в свиту. Теперь вы вправе, поручик, входить ко мне без доклада в любое время дня и ночи. Если я сплю, разбудите меня…

…Орлов был хорош собою, богат и знатен. Силы непомерной – одной рукой шутя останавливал карету. Волосы офицера свисали на лоб (такая прическа называлась тогда «эсперанс»). Впереди его ожидала ослепительная карьера. И никто ведь не думал, что этот молодой человек, могущий войти в спальню царя даже ночью, откроет новую страницу русской истории – станет первым декабристом в России!

* * *

Наполеон со свитой выехал в Закрет, где собирался отдохнуть (от чего?), как на курорте. Его сопровождали Дюрок и Бертье, Ней и Бессьер, не понимавшие, почему их великий император застрял в этой никудышной Литве, с которой уже содрали последнюю рубаху. Богатое имение Закрет, лежавшее под Вильно, славилось в ту пору, как Сен-Клу под Парижем, как Сан-Суси под Берлином, как Царское Село под Петербургом… Вот и приехали! Дюрок разочарованно свистнул:

– Не пьян ли кучер? Не ошибся ли дорогой?

От Закрета осталась груда развалин, под копытами лошадей маршалов сухо трещали выбитые плашки разноцветных паркетов. Все тропические теплицы разбиты, апельсиновые деревья выдернуты из кадок. Император наступил на сгнивший в земле ананас и, понюхав увядшую розу, спросил растерянно:

– А почему в Закрете не работают фонтаны?

В чашах фонтанов кисли солдатские нужники.

– Ну что ж, – рассудил Наполеон, – отдохнуть здесь не удастся. Но, я думаю, в Закрете можно разместить госпиталь для раненых солдат. Жаль, нет с нами Коленкура: я бы сунул его носом в один из этих фонтанов и спросил: неужели и теперь русский царь Александр не заключит мира?..

Кавалькада всадников развернулась на Вильно, за ними поспешала карета императора. Цезарь оставался в гибельном плену цезаристских воззрений: ему казалось, что Россия и царь – одно неразлучное целое, главное в этой войне запугать царя, а народ – великий русский народ! – смирится со всем, лишь бы царь-батюшка оставался доволен. Дюрок в этом сомневался: история не однажды страдала и от самолюбия монархов, а потому, по его словам, не следует думать, что русский царь был счастлив при Аустерлице и в Тильзите.

Наполеона он только рассмешил:

– А, Дюрок! Два месяца, говорю я вам…

Отношения его с маркизом Коленкуром были натянуты, и Коленкур, не умеющий не переживать, убеждал Бертье:

– Хоть вы-то остановите его! Он потерял чувство осторожности, свойственное даже тиграм и крокодилам.