Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин

— Пусть ваш прорицатель изучает мои ладонь и лицо сколько угодно! Желаете проделать это немедленно? Прямо здесь или мне надо идти куда-то? — безразлично пожал плечами Сулла.

— Оставайся на месте. Набополассар сам подойдет к тебе.

И он сделал кому-то знак.

От толпы парфян отделился человек, одетый и выглядевший так же, как и остальные, прошел к подиуму, протянул руку, взял правую ладонь римлянина и долго что-то бормотал, водя по ней пальцем. Затем пристально поглядел в лицо Суллы. Проделав эти манипуляции, он стал пятиться, пока не сошел с подиума и не достиг рядов сидящих парфян, и только тут повернулся спиной к возвышению.

Речь прорицателя длилась несколько минут. Оробаз и сидящие рядом слушали внимательно, но с бесстрастными лицами. Наконец Набополассар снова обернулся к Сулле, склонился до земли и бесследно исчез в толпе.

Сердце Суллы подскочило и застучало от радости: халдей поклонился ему, как великому человеку, как царю.

— Набополассар сказал, — проговорил Оробаз, и в его голосе зазвучали новые нотки, — что ты величайший из людей, что никто не сможет соперничать с тобой в течение твоей жизни на всем пространстве от реки Инд до Западного океана. Он рискует своей головой, поставив тебя даже выше великого царя Парфянского. Поэтому мы верим ему.

— Можно продолжать переговоры? — спросил Сулла, не меняя позы и тона, хотя даже Тигран теперь взирал на него с благоговением.

— Пожалуйста, Луций Корнелий.

— Хорошо. Я еще не объяснил, что именно я собирался передать царю Тиграну. В двух словах: я сказал, чтобы он оставался на восточном берегу Евфрата и не содействовал своему тестю Митридату Понтийскому в его преступных замыслах относительно Каппадокии или какого-либо еще царства. Сказав ему это, я повернул обратно.

— Ты полагаешь, Луций Корнелий, что планы царя Понта не ограничивались только Анатолией?

— Я думаю, его аппетиты простираются на весь мир, Оробаз! Он уже полновластный владыка восточного побережья Понта Эвксинского от Ольвии до Колхиды. Он умертвил всех правителей Галатии и по крайней мере одного царя Каппадокии. Я уверен, что это он спланировал нападение Тиграна на Каппадокию. К тому же расстояние между Понтом и Парфянским царством гораздо меньше, чем между Понтом и Римом. Поэтому, имея в виду все сказанное ранее, царь Парфянский должен бдительно следить за царем Понта, пока у него такие планы, а также — за царем Армении, своим подданным. — Сулла дружелюбно улыбнулся Оробазу и, чуть подавшись вперед, заключил: — Это все, о чем я хотел говорить.

— Ты хорошо говорил, Луций Корнелий. Мы согласны заключить договор. Все, что лежит по западную сторону Евфрата, пусть будет под римским протекторатом. Все, что по восточную, — в ведении царя Парфянского.

— Я полагаю, это означает конец поползновениям Армении на запад? — спросил Сулла.

— Можешь быть уверенным, — проговорил Оробаз, бросив взгляд на раздосадованного Тиграна.

«Наконец-то я знаю, — думал Сулла, — что ощущал Гай Марий, когда прорицательница Марфа Сирийская предсказала ему, что он будет избран консулом семь раз и будет назван Третьим Основателем Рима. Гай Марий еще жив, однако я, а не он, назван величайшим человеком мира! Целого мира — от Инда до Атлантики!»

Но своего ликования никому из окружающих Сулла не выдал — ни словом, ни жестом. Его сын, которому позволили наблюдать за переговорами издалека, не мог слышать слов Оробаза — впрочем, как и другие его спутники. Сулла поведал им лишь о договоре.

Договор, заключенный в тот день, решено было увековечить каменным обелиском, который, по замыслу Оробаза, надлежало установить на том самом месте, где стоял подиум. Мрамор, кресла, драпировка на следующий день были возвращены в храм Зевса. На четырех гранях обелиска должен был быть высечен на латыни, на греческом, парфянском и мидийском языках текст договора. Две копии его были изготовлены на пергаментных свитках: для Рима и для царя Парфянского. Оробаз заверял, что его господин будет чрезвычайно доволен.

Тигран уехал от своих сюзеренов с поджатым хвостом. Вскоре по возвращении в строящийся город Тигранокерт он написал Митридату Понтийскому, разбавив неприятную весть сообщениями, полученными в частном порядке от одного знакомого при дворе в Селевкии-на-Тигре: