Княжий остров - Сергеев Юрий Васильевич

И уж тогда никто не посмеет нас тронуть. Просветление России вызовет смертный ужас у врага, и трепет и страх нападет на них от лица русских воинов, и оцепенеют они, и не станет быстроты в ногах и руках, и в тряси срамной издохнут… И бысть сему!

Дед Матвей побудил гостей на заре. Они наскоро позавтракали и попили травного чая, вышли во двор. Морозная заря пробивалась на востоке, удивительно чистый воздух благостно вливался в грудь, отгорали над головами паникадила Соваофовы, золотой прах Млечного Пути истаивал от света. После прочтения харатий и духовной лекции Окаемова о предках Егор с удивлением заметил, что смотрит на мир по-другому, в него словно влилась поэзия древних понятий пращуров, и он жадно любовался зарею, закуржавленным снегами лесом, светом остывающих звезд и чуял, как свет их проникает в его тело и живет, очищая его.

Старик шел впереди в длиннополом белом тулупе, подпоясанном красным кушаком, в руке у него был костыль, поскрипывающий в снегу. Они добрались к избе на другом краю села и поднялись на поюшее деревянное крыльцо. Матвей велел обождать и ушел в темь коридора, нашаривая дверь, — уладить разговор с братом приезжих людей. Его долго не было, потом дверь скрипнула и в слабом озарении свечей, исходящем из дома, он поманил рукой, глухо проговорил:

— Заходите, люди добрые, Боголюб ждет вас.

- А как его величать по имени-отчеству? — зашептал Окаемов.

- Так и зовут все с младых лет — Ботолюб. Я уж сам не помню, как его звали раньше, век прошел…

Все трое вошли за стариком в низенькие двери, склонившись под притолокой. Окаемов прошептал Егору:

- Двери низкие в русских домах специально сработаны, хочешь не хочешь, а хозяину поклонишься…

В первой комнате темнела огромная печь, а из горницы тёк свечной свет. Когда дед Матвей посторонился, пропуская их вперед, они так и оторопели. На вывернутом белым мехом кверху огромном тулупе сидел кряжистый, огромный старик, как дуб древний, заросший мхом зелёной бороды и волос. Он молча взирал на пришлых, на то, как они крестились перед иконами с горящей под ними лампадкой, и молчал. На приветствие только кивнул головой и что-то по-медвежьи уркнул. Младший брат скинул свой тулуп, оправил бороду и присел к столу, повернувшись к стоящим:

- Присаживайтесь, добрые люди… раздевайтесь, тут у брата тепло от свечей и лампад, и дух травный, ладанный, благость… Ну вот, Боголюб, ученые люди интересуются нашим прошлым житьем и знают многое про наши места, да главное стремятся постичь, может быть, чё и подскажешь?

Боголюб молчал. Он пристально разглядывал из-под лохматых бровей чужаков, и взгляд его был пронзителен, как свет звезд… Наконец он низким голосом повелел младшему брату, как мальчишке:

- Поставь самовар, Мотька, там щепа у порога и уголья, а мы потолкуем натощак.

- Да мы позавтракали, не беспокойтесь, — сказал Окаемов.

- У меня особый чай с сотой медовой и пергой, спробуйте… И что ж вас, милые люди, антиресует в наших краях? Што за нужда приспичила зимой ехать в Городок?

- Нами найдены древние документы, в которых говорится, что где-то здесь было старое святилище Руси под названием Белые Боги и существовала Сиян-гора с храмом на ней. Вот это нас и привело сюда, — заговорил Окаемов.

Все трое заметили, как вздрогнул дремучий дед при словах о святилище, поначалу нахмурился в раздумьях, а потом поднял голову и беспечно проговорил:

- Чево теперя о том вспоминать, столь колен в православии родилось, кабы не ворохнуть смуту в людских умах… Не всяк разумеет о вере праведно… выдюжат ли, нынешние хлипкие разумом и телесами доспехи Боговы подымут ли меч-кладенец на осиление зла, натянут ли лук и вложат ли стрелу разящую супротив аспидов, заливших нечистью веру и земелюшку русскую… Есть ли богатыри смелые ныне? Вот в чем сумлеваюсь… Гиблый народец пошел, безверный и суетный — до Бога ли ему? Вот в чем беда…

— Есть такие люди, — заверил Окаемов.

- Я вот Мотьке наворчу, што сбаламутил вас и привел ко мне. Может, и были Белые Боги, может, и нет, никто не помнит… Вы уж лучше похвалитесь, как германца допустили к Москве и што творится в миру. Поговорите со мной, попьем чаю, может, чё и упомню, — он грузно повернулся к столу и крепко уселся в ожидании самовара.

Опять углубился в себя, словно забыв о гостях, губы его вздрагивали под густыми усами; что-то шептал старый или читал молитвы, было не разобрать. Когда чай был налит и Матвей утвердил на стол большую обливную чашку с пахучими медовыми сотами, Егор хмыкнул и сказал: