Океанский патруль. Книга 1 - Пикуль Валентин

— А где же отец?

— А что, разве его еще нет? Я думала, он уже дома.

— И не приходил.

— Странно. — Ирина Павловна слегка нахмурилась. — Его куда-то вызвали с совещания и… Ну-ка, дай мне на тебя опереться, — она стала стаскивать боты. — И он больше не вернулся. Наверное, сейчас придет.

Сергей подхватил сверток, и они прошли в полутемную столовую.

— А ну! Дай я на тебя посмотрю… Боже мой, как ты растешь, Сережка! А это что за новость? Никак усы?

Мать засмеялась, а сын смущенно провел рукой по верхней губе, покрытой золотистым пухом. Он стоял перед ней в грубой матросской голландке навыпуск, в вырезе которой виднелась не по годам сильная грудь спортсмена. Засученные по локоть рукава обнажали руки широкой кости, обещавшие быть такими же крепкими, как у отца.

— Ведь я скоро паспорт получу, — сказал Сережка и, потрогав сверток, деловито осведомился: — Книги?

— Да. Хочешь — посмотри…

Вахтанг, взяв книгу, уединился в угол, рассматривая эту книгу почти с благоговением. Сережка же — наоборот — кое-как перелистал книжку и тут же отшвырнул ее. Он уважал и любил свою мать, но к профессии ее относился почти с равнодушием; море в его воображении всегда оставалось просто морем, где люди совершают чудеса мужества и выносливости, но он еще не понимал, что море может быть и поприщем для науки.

— Кто-нибудь ко мне приходил?

— Нет.

— Ну, а чем ты занимаешься?

— А вот пойдем — покажу…

В комнате сына топилась печка и было душно от сизого чада. На пылающих углях стояла жестяная банка: в ней что-то плавилось. Проход от кровати до письменного стола загромождали большие тяжелые весла.

У сына была своя шлюпка, построенная отцом еще до войны, — с ней он возился все свободное время.

Вот и сейчас просверлил в вальках весел глубокие отверстия, собираясь заливать их расплавленным свинцом.

Обкладывая банку со всех сторон углями, Сережка солидно объяснял:

— Это для того, чтобы легче было грести. Вес человеческих рук, положенных на валек, равен приблизительно четырем килограммам. А мои лопасти очень тяжелые, надо уравновесить. — Он взял стамеску и молоток. — Ты посиди пока, а я сейчас лунки изнутри расширю, чтобы свинец не выпал, когда остынет.

— Ладно, Сережка!

Юноша ловко орудовал стамеской, вылущивая со дна просверленных отверстий курчавую стружку. При каждом ударе молотка на его лбу прыгал жесткий чуб русых волос, и лицо становилось сосредоточенным, напряженным.

Разглядывая сына, Ирина Павловна думала:

«Вылитый отец: лоб, глаза и даже губы те же — тонкие, твердые… Видно, будет такой же упрямый и сильный…»

Сережка залил свинцом отверстия в веслах, и дерево теперь шипело и потрескивало, обжигаемое изнутри расплавленным металлом.

Стараясь не хромать, Вахтанг тем временем сходил в прихожую, достал из карманов кухлянки два матово-оранжевых апельсина:

— Это вот тебе, Иринушка, а это вот тебе, Сережка. Как видите, я вас не забываю.

— А тебя, как видно, не забывают в родном ауле?

— Да, опять прислали посылку и письмо. Вах, какое письмо, какое письмо! — повторил Вахтанг, покачивая кудлатой головой, в которой едва-едва проглядывали первые седины.

Отдирая кожуру апельсина, Ирина Павловна улыбнулась.

— После этого письма, — сказала она, — ты, наверное, и выписался из госпиталя раньше срока. Я ведь знаю, что тебе могут писать твои старики, которые даже фотографируются с кинжалами наголо.

Вахтанг подал Сергею осколок от авиабомбы с острыми зазубренными краями:

— Ну, а вот это подарок только тебе. Обнаружен хирургами в моем бренном теле. Храни. Помни мою доброту.

Старший лейтенант сел на стул, вытянув больную ногу. Ирина Павловна направилась в столовую, и он совсем по-домашнему крикнул ей вслед:

— Если можно, то — чаю!..

За столом, как-то сразу посерьезнев, Вахтанг сказал:

— Плохая весть, Иринушка.

— Что такое?

— Твой «Меридиан» вмерз в ледяной припай у Хайпудырского берега.

Ирина Павловна вздохнула.

— Кому еще налить чаю?.. Ведь я, Вахтанг, уже знаю об этом.

— Мама, неужели ты отложишь экспедицию до весны?

— Буду искать другое судно.

— Вах! — произнес Вахтанг свое обычное восклицание, которым он привык выражать радость, удивление и негодование. — Я знаю, что найти судно для дальних плаваний сейчас почти невозможно. Все суда, какие только можно использовать, нашли себе в войну применение. Ведь не позволят же тебе отрывать их от работы, которая нужна фронту!