Каждому свое - Пикуль Валентин

Услышав свое имя, верный пес, лежа под койкою генерала, начинал молотить хвостом. Плавание складывалось удачно, в конце июня завиднелись норвежские берега. На подходах к Гетеборгу английский крейсер остановил «Ганнибала» ядром, выстреленным под нос.

– Обещаю вам, – сказал Павлуша Свиньин, – что я этого английского невежу заставлю сейчас же извиниться…

На шлюпке он отправился в сторону крейсера. Что там наболтал, за кого себя выдал – неизвестно, однако на борт «Ганнибала» скоро поднялся сам британский командор.

– Честь имею, – представился он Моро, – капитан фрегата «Гемодрэй» Джемс Чатон… Чем могу служить?

Павлуша за его спиной делал какие-то знаки. Но Швеция была уже рядом, и Моро не стал предъявлять фальшивый паспорт, назвавшись своим подлинным именем.

– Тогда, – сказал Чатон, – я не жалею того ядра, что запустил под ваш форштевень. Англия уважает вас, и могу порадовать: ваша супруга уже в Лондоне…

27 июня Моро, Свиньин, Чарли и Файф сошли на берег в Гетеборге, где губернатор Эссен отвел для них дом с прислугою; он же сообщил, что Бернадот уже высадил шведские десанты в Померании, с нетерпением ожидая своего друга. В крепости Штальзунд кронпринц Юхан выступал в окружении множества генералов и важных придворных, как настоящий король. Жестом он удалил всех, чтобы обнять Моро:

– Прости. Но приходится блюсти этикет. Ты смеешься? – Моро напомнил Бернадоту о татуировке «СМЕРТЬ КОРОЛЯМ», с которой королю в общую баню с верноподданными не сунуться. – Не смейся, – ответил Бернадот, – такое же клеймо было и на груди Мале, расстрелянного с твоим Лагори…

Моро поделился с ним планами. Он мечтал выступить против Наполеона во главе Французского легиона, рассчитывая набрать его из числа пленных в России.

– Ты мыслишь в духе времен революции, – отозвался Бернадот. – А сейчас для французов понятие славы дороже патриотизма. Они не пойдут за тобою. Им стала противна республиканская дисциплина и честность гражданская. Наполеон за эти годы развратил их грабежами и насилиями, а ты… Не будь наивен, Моро: как ты можешь с этим бороться?

– Я бы расстреливал, – сказал Моро.

– И получил бы пулю в спину. Не забывай, что традиции Рейнской армии – это только прошлое Франции.

– Неужели его не вернуть, Бернадот?

– А кто же возвращает людей к прошлому?

Утром Моро был разбужен знакомым голосом.

– Рапатель, Рапатель! – обрадовался он. – Дай посмотрю на тебя. При мне ты не скоро стал бы полковником…

Рапатель сказал, что за участие в подписании Таурогенской конвенции он причислен к штатам царской свиты.^[18] Файф, громко лая, положил лохматые лапы на плечи Рапателя, и тот дал ему облизать свое лицо. Чарли стоял в сторонке, блаженно и глупо улыбаясь, получив замечание от Моро:

– Перестань ковырять в носу. Это так некрасиво…

Сначала Моро спросил, каким образом Александрина вдруг оказалась в Лондоне? Рапатель и сам не мог догадаться:

– Но, судя по ловкости, с какой ее выкрали из-под носа ищеек Савари, тут не обошлось без филадельфов. Стоит ли теперь волноваться. На водах Бата она поправится…

Он сказал, что Александр ждет Моро в Праге:

– Но у вас будет русский адъютант – Мишель Орлов!

Берлин встретил генерала народным ликованием:

– Моро с нами! Да здравствует Моро…

Будущий декабрист князь Сергей Волконский до старости не забыл тех дней: «Моро был предметом восторженности берлинских жителей в пользу его. При месте жительства его было беспрерывное стечение народа и в пользу его манифестации, и беспрестанно вызывали его на балкон его дома восклицаниями народа». Моро смущенно спрашивал Рапателя:

– В чем дело? Отчего мне такие почести?

– Когда садишься обедать с чертом, надо прихватить ложку побольше. Вот вы и есть такая большая ложка для обеда с Наполеоном… Как же не понять, что шведы, немцы и русские надеются видеть вас главнокомандующим армиями всей коалиции против Наполеона. А такое высокое положение в войсках коалиции сопряжено со званием генералиссимуса…

Моро ответил Рапателю, что ему страшно входить в славную семью Валленштейна, Ришелье, принца Евгения Савойского и, наконец, знаменитого Суворова:

– Суворов и на том свете поколотит меня…

* * *

От лазутчиков Бертье узнал, что в обозах русской армии тащатся возы с банными вениками и мочалками – яркое свидетельство тому, что Россия взялась за войну основательно. Наполеон еще не верил, что император Франц объявит войну ему, своему зятю (черта корсиканца, убежденного в святости семейного клана). Мармон допытывался у Бертье: «Где же предел его ненасытности? Неужели наша судьба – прыгать в могилу за этим сумасшедшим?..» Маршалы требовали от императора уже не военного, а политического решения.