Огненный омут - Вилар Симона

Но Эмма была женщиной, и хотя по Саническому закону франков земельное наследие не передавалось по женской линии, но никто не мог лишить Эмму титула дочери короля, и этот титул – принцессы, наследницы трона – она могла передать по наследству. Однако Аганон понимал, что Карл что-то задумал, он заприметил это еще, когда два года назад Ренье потребовал от Карла поклясться, что тот готов отдать ему Эмму.

Аганон это видел по бегающим глазам Карла, по его насмешливой улыбке. И был обижен, что Карл скрывает от него свои замыслы. Ибо сам он уже порвал с Ренье, так как милости, какими он был осыпан при короле, заставили его начисто забыть о прежнем патроне и отказаться от службы соглядатая, какую Ренье явно от него ожидал. Зачем ему теперь Ренье? Аганон уже давно знал, что такое понятие, как благодарность, не входит в число добродетелей герцога по прозвищу Длинная Шея.

Мысли Аганона прервались, когда он услышал взрыв хохота за дверью. Просто удивительно, какой громкий смех был у достойного Геривея – словно минутами редкого веселья тот компенсировал долгое время сдержанной суровости. А Карл хохотал визгливо, как женщина. Его смех был совсем плебейским, недостойным потомка великих монархов, с которыми считался даже Рим.

Аганон увидел, как Геривей вышел, довольно потирая руки. Но тотчас принял достойный вид, когда напротив распахнулись створки двери и появилась принцесса Гизелла в сопровождении нянек и евнухов. Робко шагнула вперед под благословение епископа.

Маленькая, невзрачная, с покрасневшими от слез глазами, которые она непрестанно лила все последнее время, с ужасом ожидая того часа, когда ее повезут в Руан к этому, столь пугающему ее варвару Ролло.

Аганон поспешил поклониться ее высочеству. Принцесса словно и не заметила его. Прошла к отцу, шелестя дорогим парчовым одеянием, поверх которых был наброшен пушистый плащ из рыжих лисиц – подарок жениха. Аганон вспомнил, как Эмма хотела сорвать его с Гизеллы при выходе из часовни аббатства. Гизелла тогда вся изошла испуганным плачем, хотя Эмму уже увели стражи. Карл же, узнав о случившемся, пришел в страшный гнев, не желал и говорить о племяннице, не то чтобы принять ее. А надо же, когда Ренье попросил ее руки, вел себя так, словно отдает родную кровиночку.

Гизелла прошла к отцу. Ее свита осталась ждать в прихожей. Аганон со вздохом опять опустился на скамью. Когда Карл был с дочерью, даже его любимцу приходилось посторониться. Гизеллу Карл просто обожал и считал, что прекрасно устроил ее судьбу, сделав герцогиней Нормандской.

Вот об этом же сейчас и говорил Карл дочери, усадив ее в свое кресло, а сам, как слуга, примостился у ее ног, угощал леденцами.

– Ну вот, вы опять плачете, дитя мое.

– Это от горя разлуки с вами, батюшка. Как подумаю, что через несколько дней мне предстоит покинуть вас…

Слезы так и лились по ее пухлым щекам. Гизелла была худенькой, миниатюрной девушкой, но от отца ей передалась некая пухлая рыхлость. Тот же мягкий курносый нос, безвольная припухлость губ, складочки мешков у глаз. Светлые, почти белые, волосы имели какой-то вылинявший оттенок, и сквозь их редкие пряди просвечивала бледно-розовая кожица. Но уж украшений на ней было, что на статуе Девы Марии в большом соборе Реймса. Броши, браслеты, пряжки, ожерелье – все в крупных каменьях ярких расцветок.

Карл любил одаривать дочь, а она, несмотря на свою застенчивость и скромность, не имела вкуса и надевала их как к месту, так и не к месту. Вот и сейчас венец на ее голове гораздо более бы подходил для торжественного выхода, нежели для частного обыденного визита к отцу в личных покоях. И ее головка словно бессильно никла под его массивным великолепием.

– Хотела бы вас попросить, батюшка…

– Все, что угодно, моя радость. Папа все готов сделать для своей крошки.

Он заботливо укутал ее колени в лисий мех плаща, хотя Гизелла и сидела близко к огню. Но дочь Карла была так же теплолюбива, как и он, и постоянно зябла в зимние месяцы. Она поблагодарила отца ласковой улыбкой.

– Батюшка, не позволили бы вы мне нанести визит моей кузине. Я имею в виду эту ужасную женщину с рыжими волосами.

Карл резко встал.

– Вот уж действительно ужасную. Помилуй Бог, Гизелла, эта женщина порочна и распутна. Не желаю, чтобы ты даже называла ее кузиной, даже если она таковой является. И, клянусь венцом, не понимаю, какие дела у тебя могут быть с ней.

На щеках принцессы появились новые дорожки слез.