Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры - Пикуль Валентин

– А разве можно отказать такой женщине?..

Николай Иванович Мамаев, казанский старожил, с детства знавший Каховскую, писал в мемуарах, что не только опасности искали Каховскую, но и сама Каховская как будто нарочно выискивала опасности. Лучшим развлечением для нее была перестрелка в ночном лесу с разбойниками, она отчаянно кидалась наперерез взбесившейся тройке лошадей, удерживая их на самом краю оврага. Но из любых приключений женщина выходила даже без единого синяка, очень довольная испытанным ею риском.

– Если жить, так лучше всего на полном скаку, чтобы ветер свистел в ушах, – говорила она. – Не танцевать же мне… Да и кому я нужна такая? До утра подержат, а утром выгонят!

Каховская была некрасива, волосы ее очень рано поседели, и, будто предвосхищая моду будущих нигилисток, она стригла их очень коротко; при этом была близорука и не расставалась с лорнетом, “рукоятью которому служило кольцо, которое она вздевала на свой указательный палец”. Наконец, все в Казанской губернии знали Каховскую как человека удивительно доброй души, она никому и никогда зла не сделала, все ее любили и уважали…

Однажды летом, в истомляющий зноем день, Александра Федоровна собралась навестить своего брата 1 в его именьице Базяково, что лежало в закамских лесах. Дорога предстояла дальняя. Шестерик лошадей, заранее откормленных овсом, был впряжен в старинную развалюху-карету со слюдяными окошками. Песчаная дорога и несносная жарища очень скоро истомили лошадей, а за лесом уже начиналась гроза, все разом потемнело, зигзагами вспыхивали в отдалении молнии, ветер раскачивал и валил наземь гигантские сосны, пошел дождь, а ямщик забеспокоился.

– Барыня, – сказал он Каховской, – как хошь, гляди сама, экие деревья поперек дороги падают, да и лошадушки из сил выбились. Уж ты будь добра – повели назад поворачивать.

Распахнув дверцу кареты, Каховская огляделась:

– Заворачивай направо в проселок, отселе, кажись, версты три, не более, до есиповского Юматово, а я чаю, что Петр Василич Есипов будет рад меня видеть…

Лошадей завернули (“вместе с тем, гром и молния, как бы довольные тем, что принудили ее переменить свой путь, начали удаляться”), и вскоре за лесом забрезжили теплые лучинные огни в окошках деревни. Юматовский староста, хорошо знавший Каховскую, встретил ее с поклоном на пороге своей избы, сообщив, что Есипов давно не живет в деревне, адом господский пустует:

– Все беды начались с того, как сбежала Груня Мешкова, которую барин почитал главным украшением своего театра, после чего Петр Василич и сам отъехал в Казань на житие. Не знаю, правда ли, но люди пришлые сказывали, что болеть стал почасту…

Каховская сказала, что ей надобно переночевать:

– Гроза-то прошла, но, может, другая к ночи собирается.

– Милости просим, – радушно отвечал староста. – Но боюсь, что несвычно вам будет в избе нашей. Но моя семья на полатях потеснится, а вашу милость на лавке укладем…

Александра Федоровна удивилась:

– Будто ты, Антипыч, впервой меня видишь! Да я сколько раз у барина твоего гостила – так вели отворить дом господский, не обворую же я его хоромы. Опять же и неловко мне, ежели стану детишек твоих в избе беспокоить.

– Не смею, сударыня, – вдруг отвечал ей староста.

Тут Каховская даже обозлилась на него:

– Так тебе же и попадет от барина, ежели Петр Василич проведает, что ты меня в его же дом ночевать не пустил.

– Эх, барыня, не стращай ты меня гневом господским! – отвечал Антипыч. – И совсем не того я боюсь — иного.

– Так чего ж ты боишься?

Антипыч пугливо огляделся по сторонам и сказал:

– С той поры, как барин отъехал, нечисто там стало.

– Эка беда! – отмахнулась Каховская, глянув на проясневшее небо. – Ежели и не прибрано, так мне все равно.

– Я о другом, сударыня, – тихо произнес староста. – В дому господском даже лакеи жить отказались, потому как уже не раз люди прислужные видали в дому привидение.

– Так на ловца и зверь бежит! – обрадовалась Каховская, даже подпрыгнув от радости, словно шаловливая девочка. – Уж сколько баек разных про нечистую силу слыхивала, а вот видеть еще не доводилось… Отворяй дом господский. Не лишай меня, Антипыч, такого великого удовольствия… веди!

– Воля ваша, – согласился староста; он зажег фонарь, взял ключи и сказал: – Ну, пойдемте… отворю вам. Только на меня потом не пеняйте, ежели што случится…