Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры - Пикуль Валентин

Николай Петрович навестил поэта Державина:

– Гаврила Романыч, – сказал он ему, рыдающий, – чувствую, жизнь покидает меня. А на детей глядя, едино лишь растравляю свои сердечные раны… Что делать? Подскажи!

Резанов был автором проекта о посольстве в Японию, он же ратовал о коммерческих связях русской Аляски с русскими в Калифорнии, и Державин сказал, что развеять свое горе вдовец может лишь в дальнем путешествии, какое и готовится:

– Думаю, государь одобрит твое назначение…

Александр I согласился, добавив:

– С тех пор, как еще во времена моей великой бабки Екатерины берега Японии посетил наш корабль лейтенанта Лаксмана, японцы соглашались принять наше посольство. Мало того, у нас давно живут немало японцев, которых бурями прибило к берегам России, и надобно бы вернуть их на родину…

Предстояло первое кругосветное путешествие россиян. Кронштадт снаряжал корабли “Надежда” и “Нева”, которыми командовали капитан-лейтенанты Иван Крузенштерн и Юрий Лисян­ский, а в Петербурге Резанов собирал штаты посольства, ученых, врачей, ботаников и “кавалеров”, столь необходимых для вящей пышности, при этом в “кавалеры” попал и буйный поручик гвардии граф Федор Толстой, которого позже обессмертил Грибоедов в строфах из “Горе от ума”: “ночной разбойник, дуэлист… и крепко на руку нечист…”

– Я тоже не сижу без дела, – сказал Резанову император, – составляю послание на имя японского императора, которое будет писано чистым золотом на веленевой бумаге в окружении даров природы, а вы подумайте о щедрых презентах…

Список подарков для микадо лежит передо мною, занимая целую страницу печатного текста. Выделю главные: сервизы и вазы из фарфора, ценные ковры, меха лисиц и горностая, парча, атлас и бархат, “кулибинские” фонари для освещения улиц, ружья, сабли и пистолеты, гарнитуры пуговиц, генеральные карты Российской империи и прочее. Резанов, думая о жителях русской Аляски, не забыл погрузить на корабли и целую библиотеку, в которой были стихи и книги по экономике, “скотский лечебник” и херасковская “Россияда”… Ах, как много людей чаяло попасть в эту экспедицию! Просились персоны важные и мелкотравчатые людишки: “Ревность к службе и любовь к Отечеству суть главные причины, побудившие меня утруждать начальство об удостоении меня иметь честь быть в числе избранных к свершению столь славного подвига, труды и опасности коего не в силах умалить моего патриотического усердия…” Сейчас так не пишут!

27 июля 1803 года якоря были выбраны, паруса подняты.

Лондон в ту пору забавлялся карикатурами на молодого Наполеона, угрожавшего англичанам высадкой десанта. Английские многопушечники, встретив у своих берегов русские корабли, сначала приняли их за французские, но, распознав ошибку, прислали бочонок рому, а русские отдарились от них бочкою с клюквенным вареньем. В конце октября “Надежда” и “Нева” были уже на Канарских островах, которые издали казались сущим раем. Но, попав на берега, матросы увидели, что много канарцев спят прямо на улицах, никогда крыши над головой не имея. Крузенштерн записывал: “Всеобщая бедность народа, небывалый разврат женщин и толпы тучных монахов, шатающихся ночью по улицам для услаждения чувств своих, – суть такие отличия сей страны…” В конце ноября, когда над крышами русских деревень задували снежные вьюги, русские корабли, изнуренные жаром и штилями, пересекли экватор, а матросы, разбежавшись по вантам, трижды провозгласили “ура”… Впереди лежала Бразилия!

Крузенштерн и Лисянский распорядились:

– Все матросы в Бразилии получат от нас по пиастру…

Четыре недели оставались возле острова Санта-Екатерина, ремонтировались после штормов. Именно здесь, в видимости берегов Бразилии, стали портиться отношения Резанова с командирами кораблей и офицерами. Николай Петрович, поставленный во главе всей экспедиции, не вмешивался в дела Крузенштерна и Лисянского, тактично считая себя лишь “пассажиром”. Вражда возникла по вине “кавалера” графа Толстого, который объявил Резанову “матерную войну” и часто, будучи пьяным, оскорблял Резанова, не стыдясь матросов, а моряки пока что не вмешивались в дела посольства, наверное, полагая, что брань графа – дело не морское, а из лексикона дипломатического.

– Во как заливает! – смеялись матросы. – А ведь граф… Таки-то слова у нас и в деревне отродясь не слыхивали…