Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

незлобивая морда.

А отчаянья может выражать не меньше человеческого:

что со мной? куда я попала? Сколько

смертей я видела! – и вот при смерти сама.

С неё хомут так и не снят. И не расслаблен.

Измождена, ноги еле держат. Её не кормили,

не выпрягали, а только хлестали – тяни! спасай нас!

Уж вырвалась сама, оборванные постромки.

Перебрала ушами, бредёт безнадёжно куда-то,

где нога увязает в

чавкающей

мочажине.

Вздёрнется, с усилием выберется из гиблого места,

опять бредёт, заступая постромки, волочащиеся по

земле,

голову низко опустила, но не травы ищет, её здесь

нет…

Пугливо обходит

лошадиные трупы. Все четыре ноги столбиками

вверх и животы вспухшие.

Какие вспухшие! при смерти – как увеличивается

лошадь!

А человек – уменьшается. Лежит ничком,

скорченный, маленький, не поверить, что от него

был весь гром, вся стрельба, всё передвижение

этих масс,

теперь брошенных, поваленных. Повозка в канаве

на боку,

а колесо верхнее стало как руль…

Фургон, как бы в ужасе опрокинутый на спину,

а дышло вверх…

взбесившаяся телега, стоймя на задних…

перепутанная, разорванная, разбросанная упряжь…

кнут…

винтовки, штыки отдельно и ложи отбитые…

санитарные сумки…

офицерские чемоданы…

фуражки… пояса… сапоги… шашки… полевые

офицерские сумки…

солдатские заспинные мешки…

иногда – и на трупах…

Бочки – целые, и пробитые, и пустые…

мешки полные, полуполные, завязанные, развязанные…

немецкий велосипед, не довезенный до России…

газеты брошенные… “Русское Слово”…

писарские документы шевелятся под ветерком…

Трупы этих двуногих, которые нас запрягают,

погоняют, секут кнутом…

и – наши опять, лошадиные трупы.

Если выворочен живот у мёртвой лошади, то

крупные

мухи, оводы, комары над гниющими вытянутыми внутренностями

жадно жужжат.

А выше, выше

птицы кругами летают, снижаются к падали

и кричат, волнуются на десятки голосов.

= Нашей лошади этого не забыть. Да она

= не одна здесь! О-о-о-о, сколько тут бродит их, по

битвищу,

на низменной, болотистой, проклятой местности,

где всё это брошено, кинуто, перевёрнуто,

между трупов и трупов.

= Бродят лошади десятками и сотнями,

сбиваются в табуны,

и по две-по три,

потерянные, изнеможённые, костлявые, ещё

живые, кому вырваться удалось из мёртвой

упряжи,

а кто и в сбруе, как наша,

или с оглоблями тащится,

или – две, а между ними волочится вырванное

дышло…

и – раненые лошади есть…

ненаграждённые, неназванные герои этого

сражения, кто протащил на себе по сто, по двести

вёрст

всю эту артиллерию, теперь мёртвую, утопленную

в болоте…

всё это огневое снабжение, зарядные ящики на

цепях, поди потяни их!…

= А кто не вырвался – вот их судьба: вперекрест

друг на друге две полных убитых упряжки,

три выноса и три…

так и лежат, топча и давя друг друга, мёртвые…

а, может, и не все мёртвые, да некому выпрячь и

спасти.

= Или вот, мёртвые упряжки, накрытые обстрелом

на подъезде снять батарею с позиции. Батарея -

била до последнего: разбитые орудия,

убитая прислуга вокруг,

и – полковник, косая сажень, видно командовал

вместо старшего фейерверкера…

Но и трупами немцев, погибших при атаке,

заложено поле перед батареей.

= А лошадей – ловят. Гоняются за нами, хватают…

а мы, лошади, шарахаемся…

а они опять ловят, вяжут…

Это – немецкие солдаты,

такой уж им приказ, не позавидуешь – за лошадьми

гоняться,

пропадают тысячи трофейных лошадей.

= Да не только за лошадьми. Вот, на краю леса

строят колонну

русских пленных,

и раненых неперевязанных.

А глубже в лесу, глубже,

лежат на земле ещё многие, обессиленные или

спящие,

или раненые,

а немцы – цепью идут по лесу

и находят, вылавливают их,

как зверей,

поднимают,

а когда тяжело раненный -

выстрел