Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

– Стихийные вспышки идут даже во вред рабочему классу, – выправил Гутовский.

– Стихийные вспышки, – не давал себя поправить Пумпянский, – только ослабляют и разбивают нарастающий конфликт всего русского общества с властью.

Ободовский бровями подрожал и замер: так тут, неожиданно, все согласны? Сейчас будет помощь?

И Дмитриев переминался, мрачно-довольный.

– Но стачка, – закинулся Гутовский очками и прикудрявленной головой, – единственный выход для рабочего класса, цинично-бесцеремонно отправляемого на фронт пушечным мясом!

– Чем же, кроме стачки, – закинулась и прилизанная голова Пумпянского, – может рабочий класс освободиться от петли полицейского режима?

– Оборона страны – да, но не ценой стачечного воздержания!

– И никакие сверхурочные работы не помогут в стране, где происходит безумное мотовство народных ресурсов.

– … Как не раз предупреждала и указывала революционная демократия.

– … К которой и вы когда-то имели некоторое отношение, господин Ободовский.

Против таких ренегатов более всего пламенело сердце Газа. Такие сбившиеся деляги и нарушают стройность рядов демократического движения.

А Ободовский на них перестал и смотреть. А, не садясь, – на Козьму, допытчиво и недоумённо, с изморщенным лбом.

А по обширному открытому лбу Козьмы не перебегали те змеистые стремительные мысли советчиков, ни руки его не промётывались по воздуху, ни пальцы, – руки его тщетно тянули стул из пола, и кряжистые плечи были напряжены.

С боков сыпали:

– Выход – не в сверхурочных работах, а в немедленной коренной ломке всего политического режима!

– Вырвать власть у безответственного реакционного продажного русского правительства!

Ободовский не удержался:

– Но не в ущерб же войне? Но – не к потерям нашей пехоты?

А те – только и взвились. И с изумительной лёгкостью и быстротой соображения метали с двух сторон, метали и заметали. Промелькнул индифферентизм уродливой Думы. И рабочая демократия будет апеллировать к демократиям союзных стран…

Но – Козьма?

Но – траншейной пушке?

Мог ли помочь?…

От закланного приращённого своего места оторваться он не оторвался, нет. Но ведь – пехота! пехота наша лила лишнюю кровушку! И – двумя лапищами упёрся в столешницу сверху, и натужился шеею и всем тулом, – как если бы волен и мог подняться, – и, в пень завороженный, со светлым растрёпом наросшей копёнки сена на теменах, вдруг как в сказке промолвил человеческим полным голосом:

– Ладно. Там у нас на Обуховском член группы – Гриша Комаров. Я ему сейчас позвоню. Он чем может – пособит.

Гутовский и Пумпянский только вздрогнули, только моргнули на четверть мига, – и не переменились, а переменялись, и лица такие же подвижные, и слова такие же быстро-складные, настигая:

– Мобилизовать промышленность? Конечно, такая возможность есть.

– А в чём же и смысл нашей деятельности? – почва и легальность для рабочего класса.

– Но рабочий класс должен быть чрезвычайно осмотрителен в выборе методов.

– И реальная мобилизация невозможна без полной свободы коалиций…

– И немедленной полной демократизации всей… Да инженеры не дослушали – ушли.

* * *

* * *

32

Когда сядешь на невский паровичок из трёх коротких вагонцев с империалами, и обогнёт он Александро-Невскую лавру, Подмонастырскую слободку, через Архангелогородский мост выедет на Шлиссельбургский проспект (а наверно, судя по мосту, то был старинный санный выезд на Архангельск). Набирая вёрсты, минует Стеклянный городок и ампирные хлебные амбары по берегу Невы, пристани, лесные баржи, сенные балаганы. Минует Семянниковский завод (но тебе не туда), Катушечную фабрику, не похожую и на фабрику своей отменною постройкой. Проехав Рожок, обколесит стороной село Смоленское и село Михаила Архангела с их отдельными церквями, и Александровский механический завод при том селе (но и не туда тебе сейчас). И, теперь плотнее к берегу, покатит вдоль самой Невы, на обширных ледяных площадях которой и последние военные масляны сходятся на кулачные бои деревни правого и левого берега, или затевают бои петушиные, или голубиные состязания, как если б те мужики и не знали никакой всесветной петровской столицы рядом. Дальше прокатит паровичок мимо Фарфорового завода, третьего по древности в Европе, едва секрет фарфора был открыт. Мимо редких уже остатков приречных вельможных дач анненской, елизаветинской и екатерининской поры, всё более заменяемых фабричными кирпичными корпусами и долгими стояками труб, из которых чёрные клубы выползают и расплываются, пачкая небо, грязня Неву, при одном ветре медленно утягивая на Малую Охту, при другом принимая сюда дымы охтенские и с Пороховых. И вот, наконец, за Куракиной дачею доберётся он и до бывшего поместья княгини Вяземской, которого и следа уже осталось мало за полвека сталелитейного завода, основанного здесь инженером Обуховым вослед несчастной крымской кампании, где непригодными к бою оказались многие наши пушки. И у того завода, броневого и пушечного, с посёлком двухэтажных современных всеудобственных рабочих домов тебе выходить, сюда тебе. (А паровичок и дальше того поколесит мимо нескольких Преображенских кладбищ, нескольких немецких колоний, Киновийского монастыря, ещё фабрик – и так до Мурзинок).