На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Пикуль Валентин

– А – днем?

– А днем… гуляйте. Уходите в город, знакомых навещайте…

Нет, он желал не такого. Мышецкий отыскал Федю Щенятьева, славного корпоранта, растолковал ему свое безвыходное положение.

– Ну-у, то еще не горе! – сказал Федя. – Нечего тебе было, князинька, «оппозиции подпушать». Однако в участок к себе не возьму: мне и без тебя хватает… Знаешь, – почесался Федя, – обратись-ка ты прямо к Камышанскому. Этот Камышанский имеет на тебя зуб за что-то… Непременно по­садит!

– Ты думаешь? – сомневался Мышецкий.

– Я говорю: он зуб на тебя имеет… Иди смело!

Камышанский (прокурор Петербургской судебной палаты) видеть не мог князя Мышецкого, так и разорвал бы его зу­бами.

– Это измена сословию, – кричал он, – это позор… Вас надобно лишить дворянства, князь! Это позор сословию… Это – позор!

Посадили.

– Уф, – перевел дух Мышецкий, когда очутился в камере тюрьмы.

На прогулке среди арестантов ему попался Карпухин.

Бывший волостной писарь даже не пожелал разговаривать с бывшим уренским губернатором, только крикнул изда­лека:

– Ну, ваше сиятельство, премного вам благодарны! Все-то время вы стращали меня, чтобы за вас держался. Вот и додержался, что теперь самого держат… Спасибочко тебе, милостивец!

Вечером принесли в камеру кипяток. Пил, обжигая губы, из железной арестантской кружки. И наслаждался потерей свободы, размышляя о трагических судьбах России.

Вошли:

– Извольте, князь, освободить камеру… На выписку вас!

– То есть? Я с трудом достиг… мое право! Я столько ждал…

– Ничего знать не знаем. А только арестанта одного опасного сажать некуда. Местов мало, как селедок в бочке…

– Но я ведь тоже арестант. Я категорически требую справедливого к себе отношения.

– Пишите, жалуйтесь. А только арестанта уже ведут…

И выставили в коридор вместе с кружкой. Посадили другого – здоровенного дядю в наручниках. Посмотрел он хмуро на князя, улыбнулся и сказал:

– Кружку оставьте! Мне пятнадцать лет сидеть здесь…

Пошел Мышецкий жаловаться к начальнику тюрьмы:

– Мой номер… простите, мою камеру…

– Знаю, князь, извещен, – ответил начальник. – Но что поделаешь: рабочих приказано обеспечить в первую очередь.

– Я требую освободить место и мне! Я не желаю, чтобы отдавали предпочтение какому-то рабочему передо мною.

Начальник зло фыркнул:

– Да у меня же не постоялый двор, князь! Не бенефиса же Шаляпина вы домогаетесь! Вот, если угодно, карцер у меня сегодня свободен… Не желаете ли? Ночь переспите, а завтра что-либо с вами придумаем…

– Не такова моя вина, чтобы сидеть в карцере.

– Оно и верно… Обратитесь к министру Щегловитову!

– Обращался!

– Тогда к Камышанскому?

– Был.

Начальник тюрьмы задумался: случай тяжелый.

– Знаете, князь: остался теперь один Столыпин – вот уж он не спустит вам вашей Уренской «республики» и всего прочего…

В крепость тоже не сажали, «Кресты» его отвергли. Пошла среди тюремщиков молва, будто ходит какой-то ненормальный князь, просит, чтобы его посадили. И – плачет, рекомендациями трясет. Он получил даже прозвище «блатного князя». Был отдан негласный приказ: князя Мышецкого, бывшего камергера, под вежливым предлогом в тюрьмы не допускать, рекомендациям не верить.

На паре красивых рысаков Сергей Яковлевич объезжал столичные узилища и замки.

– Занято, – везде отвечали ему.

– Бюрократы! – ругался князь, искренне возмущенный… Экипаж на дутых шинах катил дальше. «Местов не было!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сани Столыпин, брат нового премьера, бочком выскочил из кабинета старика Суворина: задание было таково – подготовить русскую общественность к введению военно-полевых судов.

Своему братцу-премьеру Сани звонить не стал – своя голова на плечах имеется. Думать Сани не любил, творческие муки не коснулись его трепетной души, он верил в силу наития и вдохновения свыше. «Быстро все надо… быстро!»

Быстро влетел в свой кабинет, быстро отбросил манжеты. Быстро засунул в ремингтон чистый лист и пошел барабанить по клавишам двумя только пальцами – указательными: