На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Пикуль Валентин

– Да это же чепуха, князь! – хлопнул он себя по коленям. – Ну, да! Согласен: власть на местах отступила перед натиском революции! Ну, да! А как было ей не отступить, если революция наседала? – Столыпин сжал руку в кулачок и крепко трахнул по столу, который тут же свалился, едва успели подхватить. – Не только там у вас, но и здесь, в Петербурге, власть пятилась… Но теперь, слава богу, мы их не боимся. Первой забастовкой, очень умно поставленной, рабочие добились от нас многого. Вторая была уже непонятна массам, вы­званная к жизни по указке сверху. Третья же закончилась разгромом и разложением… Наша задача – единение вокруг знамени, а знамя у нас может быть одно: монарх! И вокруг него, как и в древности, должна сплотиться великая, мудрая Русь!

Столыпин, выкинув руку, показал на окно, в котором виднелись головы его девочек в шляпах и лентах.

– Земля! – весело сказал премьер. – Земля, обработанная богатым русским фермером, окажет нам услугу. Она обогатит нас и примирит смуты. Но пока земля бедная, мы должны примирить отечество не плугом, а мечом… Выбросьте перчатки, князь! Ни о чем не думайте… Только – верьте! Голая рука сжимает меч…

Из дальней комнаты доносились звоны тарелок, перестуки ножей, смех Ольги Борисовны, потом прошли с улицы дочери Столыпина, торопливо сделав книксен перед Мышецким. Петр Аркадьевич отряхнул синие матросские штанишки своему сыну.

– Ступайте, дети, – сказал, – мы сейчас явимся тоже к столу.

Дети ушли. Выла где-то внизу, в приемной, баба. Явился генерал Замятнин со списком:

– Сорок три человека отобраны, ваше высокопревосходительство. Справитесь ли до четырех часов?

Столыпин машинально глянул в список просителей:

– Справлюсь. Нет такого дела, с которым бы я не справился. Что же, приму всех… хотя бы ночью!

Сергей Яковлевич просил уволить его от обеда за семейным столом, ссылаясь на строгую диету.

– Очень жаль, но вы не уходите, князь, – настоял Столыпин. – Я должен буду еще говорить с вами, и приму вас первым! Буду рад служить вместе и обновлять русского мужика… А чтобы сразу все разложить по полочкам, я сообщаю вам свое кредо: для меня патриотизм – то же, что монархизм. Из него выхожу, на нем стою, и не сойти мне с этой позиции. К черту все великие события! Да здравствует могучая, обильная, сытая и великая Русь! И только так…

Сунув большой палец за отворот сюртука, Столыпин – желтый и согнутый – проследовал за детьми в столовую.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Из числа знакомых среди просителей Сергей Яковлевич отыскал только церемониймейстера Воронина, с которым и раскланялся, радостно встревоженный.

– Счастливчик князь, – сказал Воронин, – вы уже наверху, говорят, побывали? А мы вот, старики, внизу топ­чемся…

Было неприятно, что его заподозрили в «искательстве». И он замкнулся в себе и своих мыслях.

А церемониймейстер разговаривал с ротмистром Федоровым.

– Не совсем так, молодой человек, – говорил он. – Знак беспорочной службы носится справа, вот здесь. А если вы имеете Владимира, то поверх муара… Князь, разве вам ­ску­шно?

Мышецкий с трудом подавил нечаянный зевок.

– Я с удовольствием слушаю вас, Александр Александрович.

– То-то же! Ваш Александр Александрович все тонкости знает.

– А ежели Владимир с бантом? – вожделенно спросил Федоров.

– О-о, тогда особая статья! – сразу воодушевился Воронин. – Тогда вы, молодой человек, берете этого Влади­мира…

Из швейцарской, над головами людей, пролетел вопль отчаяния:

– Держите же его – у него борода чужая!

Мышецкий видел, как вошли трое: два молодых офицера и статский.

У одного из них отлипла бутафорская борода. Ротмистр Федоров уже героически ринулся вперед, чтобы перехватать…

Все трое подняли над своими головами портфели.

– Свобода, – сказал один.

– Анархия, – сказал второй.

– И все! – заключил третий.

Портфели упали…

…Было темно, словно наступила ночь. Никто не кричал.

Сергей Яковлевич долго смотрел на Воронина. Церемониймейстер в роскошном золотом мундире стоял в оседающей пыли взрыва как ни в чем не бывало. Стоял неподвижно, словно истукан.

Только не было у него… головы. Покачнулся. Рухнул.

Торчали из потолка балки, сыпалась из столовой Столыпина разбитая посуда: тарелки, супники, ножи и вилки. В волосах князя Мышецкого запуталась длинная вермишель. Спотыкаясь о мертвецов и кашляя от удушья, он выбрался на кры­льцо.