Травяной венок. Том 1 - Маккалоу Колин

Матери не хотелось воспитывать мальчика лицемером, уповающим на такие низкие приемы. Самой Аврелии, по ее собственному убеждению, обаяние не было присуще ни в малейшей степени, поэтому она испытывала презрение к привлекательным людям, ибо знала, как легко они добиваются желаемого и как мало ценят, добившись. Обаяние было для нее признаком легковесности, которая никогда не позволит мужчине стать лидером. Юному Цезарю придется от него избавиться, иначе ему не добиться успеха с римлянами, выше прочего ставящими серьезность. Кроме этого, мальчик был просто хорошеньким – еще одно нежелательное качество. Но как сделать некрасивым красивое лицо, тем более что красота унаследована им от обоих родителей?

Итогом всех этих тревог, ответ на которые могло дать одно лишь время, было то, что Аврелия привыкла к жесткому обращению с сыном: его ошибки она была менее склонна прощать, чем проступки его сестер; вместо бальзама она обрабатывала его раны солью и с готовностью критиковала и клеймила его. Все остальные люди, с которыми ему приходилось сталкиваться, превозносили его, а сестры и кузины откровенно баловали; мать же чувствовала, что кому-то нужно находиться рядом с ним с ложкой дегтя. Если никто, кроме нее, не желал взять на себя эту роль, то она была согласна сыграть ее самостоятельно. Мать братьев Гракхов Корнелия пошла бы на это без колебаний.

Поиски педагога, которому можно было бы доверить воспитание ребенка, (мальчику еще несколько лет полагалось бы оставаться на попечении женщин), не вызывали у Аврелии страха; напротив, такое занятие было ей как раз по душе. Жена Суллы Элия очень не советовала ей останавливать выбор на воспитателе-рабе, из-за чего задача Аврелии дополнительно осложнилась. Не испытывая большого уважения к жене Секста Цезаря Клавдии, она не собиралась спрашивать совета у нее. Если бы сыном Юлии занимался педагог, Аврелия обязательно обратилась бы к ней, однако Марий-младший, будучи единственным сыном, посещал школу, чтобы не лишаться общества мальчишек своего возраста. Точно так же собиралась в свое время поступить с сыном и Аврелия; однако теперь она понимала, что об этом не может быть и речи. Ее сын становился бы то мишенью для насмешек, то предметом для обожания, а она считала недопустимым и то, и другое.

Испытывая потребность посоветоваться, Аврелия отправилась к своей матери Рутилий и единственному брату матери Публию Рутилию Руфу. Дядя Публий неоднократно приходил ей на помощь в прошлом, в том числе при решении проблемы замужества. Когда список претендентов на ее руку стал достаточно длинен и ярок, именно он облегчил ее участь, позволив выбрать того, кого она пожелает. Объяснение такой снисходительности звучало просто: в таком случае Аврелии придется винить одну себя, если муж окажется недостойным; это избавит ее от враждебности к младшим братьям.

Она отправила всех троих детей на тот этаж, где проживали евреи, – их любимое убежище в этом многолюдном, шумном доме, а сама, усевшись в носилки, приказала доставить ее в дом отчима; спутницей она выбрала служанку из галльского племени арвернов по имени Кардикса. Естественно, к моменту, когда она решит покинуть дом Котты на Палатине, у дверей ее будет поджидать Луций Децумий со своими подручными: к тому времени стемнеет, и хищники Субуры выйдут на промысел.

Аврелия так успешно скрывала ото всех необыкновенные таланты своего сына, что ей оказалось нелегко убедить Котту, Рутилию и Публия Рутилия Руфа, что этот человечек, которому еще не исполнилось и двух лет, остро нуждается в наставнике. Потребовалось дать десятки терпеливых ответов на десятки недоверчивых вопросов, чтобы родственники поверили ее словам.

– Я не знаю подходящего человека, – молвил Котта, ероша свои редеющие волосы. – Твои единоутробные братья Гай и Марк занимаются сейчас с риторами, а Луций-младший ходит в школу. На самом деле тебе лучше всего было бы обратиться к одному из известнейших торговцев наставниками-рабами – Мамилию Малку или Дуронию Постуму. Однако раз ты непременно хочешь приставить к нему свободного педагога, то я просто не знаю, что тебе посоветовать.

– Дядюшка Публий, а ты? Ты уже давно сидишь и помалкиваешь, – сказала Аврелия.

– Что верно, то верно! – воскликнул сей мудрый муж без всякого раскаяния.

– Не значит ли это, что у тебя есть кто-то на уме?

– Возможно. Только сперва мне самому хочется взглянуть на Цезаря-младшего, причем при обстоятельствах, которые помогли бы мне составить собственное мнение. Ты скрывала его от нас – не пойму, зачем.