Богатство - Пикуль Валентин

Будь судьи арбитража хоть чуточку патриотичнее, они должны бы задать Номуре один вопрос: «В чьих водах были задержаны ваши корабли и при каких условиях изъяты у них орудия незаконного промысла лосося?» Но такого вопроса они сделать не догадались. Владивостокский арбитраж усмотрел в деяниях камчатских властей незаконные (?) действия, а неистощимая казна России обязалась выплатить японским браконьерам денежную компенсацию.

«Котик» снова отплыл на Камчатку, дабы завершить акт мщения. Капитан Битте доставил в Петропавловск целый мешок частной корреспонденции — владивостокские торговые компаньоны оповестили камчатских купцов и духовенство о том, что дни власти Соломина уже сочтены. От этого в домах местных воротил началось откровенное ликование.

— Не сегодня, так завтра генерал Колюбакин треснет его оглоблей по шее, тогда будет знать, как в чужие санки садиться. Ведь он, говорят, даже ясак умыслил без нас собирать. Не выйдет… Вся головка за нами, а ему, сквалыге худому, дадим от хвоста побаловаться — самый кончик, не больше кисточки для бритья. Вот и пущай, побритый, отседова выкатывается!

Особенно лютовал Расстригли:

— Не здороваться с ним, с этим пентюхом! Коли встретишь на улице, вороти рожу на сторону, будто его и не видишь…

Эти слова звучали как указание к исполнению! Из казенных бумаг, доставленных «Котиком», Андрей Петрович уяснил, что ему вынесено самое суровейшее порицание за «беспокойный характер», а это здорово испортило его служебный формуляр. В дополнение к этому генерал Колюбакин, приморский губернатор, почему-то вообще не любивший Соломина, указал снова открыть все кабаки в Петропавловске.

Блинов пытался утешить Соломина:

— Уж сколько на моих глазах удалили начальников, и никто еще не падал в обморок от горя, все только радовались.

Соломин был явно подавлен.

— Дело не в этом, — сказал он. — Я ведь еще не успел свершить ничего путного. Когда, я сюда прибыл? Кажется, в середине мая. А сегодня какое число?

— Пятое августа.

— Вот видите! Разве за такой короткий срок что-либо сделаешь? Нафанаил прав — можно без труда спятить…

Среди казенной корреспонденции оказалось и частное письмо. Его писала Соломину та самая дама в громадной шляпе, которую он вынужденно оставил в Хабаровске на попечение юркого адвоката Иоселевича… Андрей Петрович читал:

«Как ты и просил, мой милый, я не бываю в номерах, г-на Паршина, чтобы не встретить там этого гадкого Иоселевича. Но недавно мы все поехали в номера Гамертели, где инженер с дороги Пшедзецкий (надеюсь, ты его знаешь) так разошелся, что заказал мне ванну из шампанского. Я, конечно, отказалась, но была удивлена — откуда у него столько денег? А помнишь ли ты прыщавого поручика фон Бетгера? Так он застрелился, глупышка, вчера его хоронили с духовым оркестром. Люди так злы, так злы! И когда я рыдала над его могилой, какие-то глупые неотесанные бабы показывали на меня пальцем, будто я во всем виновата…» Стало совсем тошно. Соломин решил объехать свои королевские владения. Блинову так и сказал:

А то выкинут с Камчатки, и ничего не увижу здесь, кроме Петропавловска… На старости и — вспомнить будет нечего!

Юколу делают так. Из груды рыб хватают лосося пожирнее. Удар ножа — и нет головы. Вжик — она отлетела в сторону, никому не нужная. Молниеносный надрез вдоль сочного брюха, и взору открывается ценное рубиновое мясо, Нож смело разъединяет боковины на два пласта, соединенных хвостом. За хвост же и вешают мясо на вешалки сушильных балаганов — к осени обветренная (а иногда и червивая) юкола будет готова. Собаки ведь все сожрут, даже лососину!

Соломина поразил не сам процесс заготовки юколы, а то варварство, с каким безжалостный нож выбрасывал на землю икру. Возле разделочного стола кетовая икра лежала метровым слоем, и она пищала под ногами, обрызгивая сапоги животворным соком. Было жутко при мысли, что тут заживо погребены не миллионы, а может быть, даже миллиарды лососиных жизней.

— Нельзя же так, — сказал Соломин с упреком. — Ведь в Петербурге на Невском икру продают фунтиками, как конфеты.

— До Питера нам далече, — отвечали промышленники.

— Вы хоть сами-то ешьте.

— Ня-я вкусно! — скривился парень с бельмом на глазу.

— Кормите собак.

— Ня-я жрут, подлые.

— Тьфу! — и Соломин ушел прочь с этой живодерни.

Урядник заботливо придержал стремя, пока он усаживался в седло. Они ехали дальше, а Камчатка внутренняя была совсем не похожа на прибрежную, и страна щедро открывала перед всадниками свои красоты. Шумели не белые, а сероствольные камчатские березы, над головами всадников качались крепкие завязи лесных орехов. В дороге Соломин не раз вспоминал знаменитого афериста