Огненные времена - Калогридис Джинн

По вечерам, когда мы сидели у очага и шили мой свадебный наряд, я с уважением выслушивала все ее советы. Она плакала, вспоминая свое собственное свадебное платье, которое сшила двадцать лет назад, когда была обручена с отцом. Но мои сердце и сознание были сосредоточены не на предстоящей свадьбе, а на грядущем вступлении на путь и на странном отдалении от меня и богини, и ясновидения.

Наконец этот день наступил. Вернее сказать, не день, а ночь – и такая ночь, когда свинцовые тучи затянули черное небо и пролились на землю сильным и теплым ливнем. Когда матушка захрапела и мы с Нони начали надевать плащи, я почувствовала, насколько натянуты мои нервы. Пальцы у меня дрожали, и я испытывала не возбуждение и предвосхищение чудесного, как предполагала, а подлинный ужас. Я не могла смотреть Нони в глаза, а она избегала моего взгляда, и когда мы вышли из дома прямо под проливной дождь, мы не сказали друг другу ни слова. Бабушка шла впереди с необычной торопливостью и решимостью, так что я, стараясь поспеть за ней, скоро вспотела, так как была в платье и плаще, а воздух был очень влажный.

Мы направлялись в оливковую рощу, вернее, я так думала, пока Нони неожиданно не свернула влево, к холмам, которые возвышались к востоку от деревни. Мы вошли в густой лес, где росли дубы и ели, и, то и дело поскальзываясь на ковре из опавших листьев, под прикрытием ветвей древних деревьев начали подниматься по пологому склону.

Вдруг из-за дерева вышел человек: высокий мужчина в маске и черном плаще, казавшийся в ночи не более чем темным силуэтом. Но я не могла ошибиться в главном: в его руке сверкнул меч.

«Жандарм! – подумала я в ужасе. – Теперь нас поймают и сожгут как ведьм!»

Я закричала и пала на колени.

– Ни шагу вперед! – приказал он.

Испытав страшное облегчение, я узнала голос Жюстена. Но его голос был одновременно не только его голосом – как не был тогда лишь голосом моей бабушки голос жрицы. Из-за его спины показалась другая фигура, пониже ростом. Я поняла, что это была Маттелина. Это были всего лишь Жюстен и Маттелина, совершающие древний ритуал, но, когда молодая женщина завязала мне глаза и я почувствовала, как острый, наподобие бритвы, меч разрезал мне лиф и чуть не проткнул кожу у меня меж грудями, меня охватил страх.

– Горе тебе, – сказал Жюстен, – если ты откроешь имя любого из твоих братьев и сестер тем, кто не принадлежит богине, или если ты когда-нибудь от нее отречешься. Ибо в таком случае на тебя падут весь ее гнев и вся ее ярость, и на тебя падут наш гнев и наша ярость, и мы найдем тебя не только в этом мире, но и в других мирах, не только в этой жизни, но и во всех последующих. Ты поняла?

– Поняла, – ответила я так слабо, что едва узнала свой собственный голос.

– Тогда поклянись своей жизнью и магией, что будешь верна богине и кругу и никогда, даже под угрозой смерти, не назовешь имена своих братьев и сестер тем, кто не принадлежит к расе!

– Жизнью и магией клянусь.

– Тогда ступай! – сказал он и убрал лезвие от моей груди.

Они поставили меня на ноги, причем отнюдь не нежно и не ласково, и потащили наверх по холму, недовольно вздрагивая, когда я наступала на упавшую шишку. Мы взбирались на самую вершину холма; те, кто поднимался вслед за мной, уже начали задыхаться. Наконец холм стал выравниваться, и меня провели по мокрым камням в какую-то пещеру – я это поняла, потому что дождь вдруг разом прекратился, а земля у меня под ногами оказалась сухой.

Меня усадили у прохладной каменной стены. Я услышала над головой голос Нони, приказавшей мне:

– Глотай!

К моим губам прижали какой-то шарик. Я взяла его в рот и начала жевать, потому что он был слишком большой, чтобы проглотить его сразу. Он оказался таким противным и горьким на вкус, что я тут же подавилась и чуть не выплюнула его. Но тут к моим губам поднесли чашу, и я услышала приказ:

– Глотай!

Я сделала глоток и, к своей радости, обнаружила, что это обыкновенный отвар из мяты. Но даже отвар не мог толком помочь: мой желудок не принимал шарика, и я прижималась спиной к холодной стене, еле сдерживая рвоту, а Нони продолжала поить и поить меня.

Наконец тошнота прошла, и я хотела уже встать и снять с глаз повязку, но не успела я это сделать, как трое моих спутников, надавив на мои руки, ноги, ребра и плечи, стали укладывать меня на землю. Действие дурмана уже началось, и я не стала сопротивляться.

– Ложись, ложись на землю, ложись навстречу богине…

Где-то далеко слышался шум дождя. Но здесь, в пещере, было слышно лишь мое дыхание.

Неожиданно я почувствовала, что кто-то развязывает мой мокрый плащ и снимает его. Потом две пары маленьких рук, женских рук, приподняли мои юбки и стали медленно, но сильно растирать мне ноги. Вскоре по ароматному запаху трав я поняла, что в мою кожу втирают какую-то мазь. Это тут же возымело свое действие: мое дыхание стало тяжелым и замедленным, мне стало легко и спокойно и безразлично, что со мной делают. С меня сняли и платье, и нижнюю рубашку, но я не стыдилась своей наготы. Мне доставляло удовольствие скольжение какой-то тряпочки по моим рукам и телу…

Где-то далеко раздался раскат грома – красивый, глубокий раскат грома. А я лежала, как зачарованная, в пещере и чувствовала, как стучит мое сердце. А в это время три пары рук медленно, ласково оглаживали мои руки и все мое тело, и все трое пели какую-то странную, нестройную мелодию. Тональность становилась все выше и выше, пока не превратилась в какое-то жужжание, похожее на глупое жужжание пчел, и я громко рассмеялась.

Касания тут же стали медленными-медленными, и я уже не различала, чьи это руки. Я ощущала себя охваченной одной общей лаской и чувствовала, что мое тел о начало сокращаться и расширяться, как тело женщины в родах, без боли, но с тем же самым ощущением борьбы и отчаянного желания наконец родить и освободиться самой…

И тут все мое тело охватил ужасный холодный огонь. Я села, затем встала на четвереньки, и меня стошнило.

И сразу я почувствовала себя лучше. Я снова села и сняла с глаз повязку. Я была совершенно одна, и в пещере было светло как днем. Ослепительно светло для глаз, так долго пребывавших в кромешной тьме. Ибо у входа в пещеру горел костер. Он был от меня довольно далеко – на таком расстоянии, на какое я могла бы бросить камень. Это было большое расстояние, но я видела с невероятной, по-настоящему сверхъестественной ясностью: костер был ярким, как солнце, и имел форму призмы, как самоцвет, и полыхал сапфировыми, рубиновыми, изумрудными языками, перемежающимися тонкими полосками меди, золота и серебра. Если вне пещеры и была ночь, я ее не видела: мне казалось, что ослепительно сияет весь мир.

Если я что и помню ясно о том мгновении, так это слепящий свет.

Я подняла руку, чтобы прикрыть глаза. Но костер пылал так великолепно, что я не могла отвести взгляд. Огонь поднимался все выше и становился все шире с каждым моим вздохом. И по мере того как он рос, краски его становились все глубже и глубже: золото, серебро и медь растворились в зловеще алом, а сапфир и изумруд – в черном.

Теперь это был темный огонь, поглощающий и безжалостный. Я съежилась, отчаянно цепляясь за холодную каменную стену, и в ужасе смотрела, как кроваво-красные язычки приближаются ко мне. Яркая искра взвилась в воздух, а потом упала мне на ногу маленьким тлеющим угольком, и я закричала от удивления и страха.

И я по-прежнему не могла отвести от огня взгляд, ибо знала, что в огне скрыты и мои видения, и моя судьба. И, подумав об этом, подвинулась ближе к огню и, уставившись в самую его сердцевину, ясно увидела: тысячи и тысячи мужчин и тысячи и тысячи женщин, родившихся тысячу лет назад и тысячу лет спустя и за все годы, что лежат между нами: мавров и евреев, христиан и язычников, прокаженных и здоровых, рабов и свободных, крестьян и купцов, благородных дам и благородных господ. И все они были объяты пламенем и вопили от боли. Многие из них обращались к богине, называя ее всеми ее именами. Те же, кто не принадлежал к расе, взывали к своим собственным богам или же просто к человеколюбию, умоляя положить конец подобной жестокости. И все они, похоже, должны были гореть в этом огне вечно.

В отчаянии выкрикнула я тайное имя богини.

И она ответила мне неожиданным потоком тепла, захлестнувшим мое сердце. И в этом не было боли – одна только радость, одна только жизнь.

И я тут же снова оказалась в пещере, далеко-далеко от костра, казавшегося теперь самым обыкновенным, ничуть не пугающим, совсем не таким ярким. Но я не могла встать, потому что теперь на мне лежал Жюстен, прижимаясь ко мне всем телом, его губы касались моих щек и шеи, левой рукой он сжимал мне грудь, а правой ласково, но уверенно гладил меня между бедер, а потом стал разводить их в стороны. Затем приподнял торс и оперся на одну руку. Я поняла, что для того, чтобы быть со мной, он тоже покинул пределы реального мира. Глаза его приобрели серо-зеленый цвет штормящего моря, зрачки были расширены и черны, как бездна.